Немецкий либерализм и русская Дума
…Чтобы понять все безмерное ничтожество этих дебатов[50], полезно оглянуться на то, что было 60 лет тому назад, на берлинский Объединенный ландтаг, когда буржуазия впервые препоясала свои чресла для парламентской борьбы. И в те времена геройского в ней было мало. Вот как характеризует ее Маркс: «Без веры в себя, без веры в народ, брюзжа против верхов, страшась низов, эгоистичная по отношению к тем и другим и сознающая свой эгоизм, революционная по отношению к консерваторам, консервативная по отношению к революционерам; не доверяющая своим собственным лозунгам, боящаяся мирового урагана и эксплуатирующая его в свою пользу; лишенная всякой энергии, представляющая собой сплошной плагиат, она пошла, потому что в ней нет ничего оригинального, она оригинальна в своей пошлости, она торгуется сама с собой; без инициативы, без всемирно-исторического призвания – точно старик, над которым тяготеет проклятье, осужденный на то, чтобы извращать первые молодые порывы полного жизни народа и подчинять их своим старческим интересам – старик без глаз, без ушей, без носа – полная развалина»{151}.
И все-таки, несмотря на все это, тогдашняя буржуазия умела не выпускать деньгу из рук и урезывать доходы короля и юнкеров, пока не обеспечено ее собственное право; она предпочитала скорее переносить королевскую немилость, чем пособлять королю выпутаться из банкротства ценою своего права первородства.
По сравнению с теперешними свободомыслящими, либералы объединенного ландтага были тогда, во всяком случае, более проницательны. Они плевать хотели на болтовню о «положительной работе» и предпочитали скорее затормозить такое важное для благосостояния страны дело, каким была в то время постройка восточной железной дороги, чем примириться с отказом от своего конституционного права.
Воспоминание о том времени напрашивается тем более, что с заключением дебатов о бюджете в рейхстаге совпало открытие второй русской Думы. Несомненно, парламентская история русской революции до сих пор более походила на парламентскую историю прусской революции 1848 г., чем на парламентскую историю французской революции 1789 г.; история первой русской Думы поразительно напоминает в некоторых отношениях историю пресловутого «собрания соглашателей», заседавшего некогда в берлинском театре, напоминает до мелочей, вплоть до безрезультатно канувшего в воду призыва к неуплате податей, который выпустило после разгона конституционно-демократическое большинство. И в Пруссии второй ландтаг, созванный правительством, носил, подобно теперешней русской Думе, более яркую оппозиционную окраску, а затем через месяц был вновь разогнан вооруженной силой. Не мало раздается голосов, которые и новой русской Думе пророчат ту же самую участь. А премудрые либералы дают великолепный совет: берегите Думу и завоевывайте доверие народа путем «положительной работы». В том смысле, как это понимают либералы, – это самое глупое, что только можно посоветовать новой Думе.
История не любит повторений. Новая Дума – продукт революции, совсем непохожий на то, чем был некогда второй прусский парламент. Она выбиралась при таком гнусном и подлом давлении на выборы, по сравнению с которым пустяками является все то, что проделывал немецкий – «имперский союз лжи». Да и среди левых теперешней Думы конституционная демократия не господствует более; теперешняя левая закалена сильной социалистической фракцией. С быстрым разгоном Думы дело тоже обстоит не так уж просто. Царизм не стал бы возиться со всей этой столь же утомительной, сколь и отвратительной процедурой давления на выборы, если бы от его желания зависело всецело, разогнать Думу или нет. Для кредиторов ему нужно народное представительство, которое спасает его от банкротства, и у него не осталось уже ни малейшей возможности – даже если бы ему и не приходилось так туго – измыслить еще более жалкую избирательную систему и проявить еще более грубое давление на выборы.
В этом отношении у прусской реакции 1849 г. был еще крупный козырь: отменив всеобщее избирательное право и введя трехклассную систему выборов, она получила такое так называемое народное представительство, которое не оказывало ей никакого серьезного сопротивления, а для государственных кредиторов являлось все же некоторой гарантией.
Именно выборы в новую Думу показали, что у русской революции гораздо более могучий размах, чем он некогда был у революции немецкой. Несомненно также, что новая Дума выбрана революцией не случайно, что революция намеревается использовать ее. Но революция изменила бы самой себе, если бы послушалась мудрых советов немецких либералов и старалась приобрести доверие народа «положительной работой» в их смысле; действуя так, она вступила бы на тот же жалкий и позорный путь, по которому шествует уже шестьдесят лет немецкий либерализм. То, что этот удивительный герой понимает под «положительной работой», повело бы лишь к тому, что новая Дума помогла бы царизму высвободиться из финансовых тисков и за это получила бы жалкую подачку в виде «реформ», какие умеет высиживать только министерство какого-нибудь Столыпина.
Поясним понятие «положительная работа» историческим примером. Когда Национальное собрание в одну ночь лета 1789 совершило освобождение французских крестьян, гениально-продажный авантюрист Мирабо, величайший герой конституционной демократии, окрестил это событие крылатым словечком: «отвратительная оргия». А по-нашему, это была «положительная работа». И наоборот, освобождение прусских крестьян, тянувшееся черепашьим шагом в течение 60 лет, с 1807 по 1865 г., причем было грубо, безжалостно загублено бесчисленное количество крестьянских жизней – с точки зрения наших либералов было «положительной работой», о которой они звонят во все колокола. По-нашему, это была «отвратительная оргия».
Итак – новая Дума, если она хочет выполнить свою историческую задачу, должна несомненно заняться «положительной работой». Относительно этого господствует отрадное единодушие. Вопрос только в том, какого рода должна быть эта «положительная работа». Мы с своей стороны надеемся и желаем, чтобы Дума оказалась орудием русской революции, ее породившей.
* * *
Эта статья Меринга невольно вызывает на размышления по поводу современных течений в русской социал-демократии.
Нельзя не отметить, прежде всего, что автор, сравнивая русскую революцию 1905 и следующих годов с немецкой 1848–1849 годов, сопоставляет первую Думу с знаменитым «собранием соглашателей». Это последнее выражение принадлежит Марксу. Он прозвал так в своей «Новой Рейнской Газете»{152} немецких либералов той эпохи. И его прозвище перешло в историю, как прочное достояние пролетарской мысли, оценивавшей буржуазную революцию.
