Легко сказать! Как собирать доказательства, если не можешь выйти за пределы тюрьмы, если нет ни телефона, ни свиданий с друзьями, ни адвоката. Я писал ходатайства о приобщении доказательств: «Хроники текущих событий», книг, документов. Следователь Гуженков смотрел на меня с недоумением и даже, кажется, некоторой жалостью. Он не понимал, зачем мне все это нужно. Все мои ходатайства неизменно отклонялись как «не имеющие значения для дела» и «не вызванные необходимостью». Было понятно, что документов, необходимых для защиты, не будет.
В связи с моим делом было создано, кажется, десять специальных совместных выездных комиссий Минздрава, Прокуратуры и МВД СССР. Они посетили спецпсихбольницы и дали совместное заключение об их состоянии. Материалы комиссий легли в основу обвинения. Однако в деле было много нестыковок и ляпов. Оно и понятно: медики не разбирались в правовых вопросах, менты – в медицинских. Получилось так, что в доказательствах обвинения были материалы, подтверждающие мою правоту.
Я старательно всё выписывал, невзирая на ворчание Гуженкова, раздраженного затягиванием дела. В некоторых случаях комиссии сами обнаружили явные нарушения, как, например, несоответствие фактического рациона питания установленным нормам. В других случаях я выискивал противоречия сам. Так, одному убитому при попытке побега заключенному при первичном осмотре трупа выставили причину смерти, которая совершенно не соответствовала заключению патологоанатома. Там никто и никогда не обращал на это внимания, никто ничего не проверял, и любое убийство можно было безнаказанно списать на любую болезнь.
Знакомство с делом затянулось. В деле было всего пять томов, и я не спешил. Помимо материалов, полезных для защиты, я находил там просто много интересного. Особенно занятно было читать доносы. Более всего меня позабавил пространный донос на меня заведующего 21-й подстанцией московской «скорой помощи» врача Станислава Анатольевича Жидкова. Я работал на «скорой» до августа 1977 года, и к тому времени мою фамилию уже довольно часто упоминали по западному радио. Естественно, все на работе были в курсе событий, хотя и относились к этому по-разному. Впрочем, вслух и прямо мне никто осуждения не высказывал. Я ничего не скрывал и отвечал на все вопросы коллег, когда они меня о чем-то спрашивали. Спросил как-то и Жидков. Он вызвал меня к себе в кабинет и с самым приятным выражением лица, чуть понизив голос для пущей доверительности, стал расспрашивать о диссидентском движении, о прошедшем у меня на днях обыске. Я немного удивился, зная, что он старательно делает карьеру и собирается вступать в партию, но коротко рассказал обо всем, что, впрочем, было и так всем известно. Беседа получилась недолгой – меня позвали на срочный вызов, и про обыск я ничего рассказать не успел. Жидков был доволен, благодарил за интересный разговор и был необыкновенно благожелателен, чего раньше за ним не водилось.
И вот, знакомясь с делом в следственном изоляторе «Матросская Тишина», я нахожу его донос – напечатанное на пишущей машинке на двадцати листах великолепной мелованной бумаги подробное изложение той нашей беседы и все его соображения относительно работающего у него антисоветчика и врага советской власти. Когда я прочитал описание обыска, о котором рассказать ему не успел, я сообразил, что информацию для доноса Жидков брал из передач западного радио, все записал, а потом перепечатал и послал от своего имени в КГБ.
Мне стало весело. Вот это инициатива! Вот это находчивость! Я не мог сдержать смеха, читая его строки о том, как ему удалось вытащить меня на откровенность в приватной беседе, и теперь он, как патриот и честный советский человек, спешит поделиться этой информацией с компетентными органами. Гуженков, обычно хмурый и деловой, поинтересовался, что это меня так развеселило. Я рассказал. Он тоже смеялся.
Недели через две после ознакомления с делом сотрудница спецчасти принесла мне в камеру обвинительное заключение, которое выразительный зэковский язык именует ёмким словом «объебон».
Обвинительное заключение было утверждено прокурором Московской области. В нем говорилось, что «29 декабря 1977 г. Следственным отделом КГБ по Москве и Московской области из дела № 474 по обвинению Орлова Ю.Ф. были выделены материалы, касающиеся Подрабинека Александра Пинхосовича, для возбуждения против него уголовного дела по обвинению Подрабинека в распространении клеветнической информации, порочащей советский государственный и общественный строй, т. е. преступления, предусмотренного ст. 1901 УК РСФСР.
30 декабря материалы дела были переданы в Прокуратуру Московской области, а 2 января приняты к производству следователем Гуженковым В.М. Следствием, проведенным по делу, установлено, что Подрабинек Александр Пинхосович в течение 1975—1977 годов изготовил документ под названием «Карательная медицина», в котором грубо искажает события из истории нашего государства, извращает внутреннюю политику КПСС и советского правительства, порочит социалистическую демократию, гражданские права и свободы, отождествляя социалистический строй в нашейстране с тоталитарным фашизмом, лживо утверждает, что в СССР отсутствуют законность и политические права. В своей книге Подрабинек А.П. клевещет на деятельность наших государственных органов и общественных организаций, на представителей советской психиатрии, которых называет “преступниками и карателями”, с клеветнических позиций описывает роль профессиональных союзов, убеждает в неконституционности некоторых статей УК и УПК РСФСР и ряда союзных республик. В документе содержатся клеветнические утверждения о якобы имевших место “психиатрических репрессиях”, называются имена “жертв карательной медицины”.
Изготовленный клеветнический документ Подрабинек адресовал различным организациям на Западе, где этот документ был использован для проведения враждебной пропаганды. Документ был использован империалистической пропагандой для разжигания клеветнической кампании против Советского Союза».
С судом вышла заминка. Сначала мне показалось, что это забавно, и только потом я понял, насколько мне повезло. Адвокат Евгений Самойлович Шальман, который недавно защищал Юрия Орлова и теперь был приглашен на мой процесс, был в отпуске. Тем не менее он был готов из отпуска вернуться и даже написал об этом заявление председателю коллегии адвокатов Константину Апраксину, но ему велели отгуливать отпуск до конца. КГБ не хотел видеть Шальмана на моем суде, очевидно, сытый по горло его участием в деле Орлова. Мне предлагали взять любого другого адвоката. Я отказывался.
