Я прошел к столу заседаний, за которым с левой стороны сидели рядом М. С. Горбачев и Е. К. Лигачев. После взаимных приветствий я сел напротив. Горбачев сообщил мне, что сегодня в 19 часов 20 минут Константин Устинович скончался. Он назвал это «нашим всеобщим горем» и просил меня возглавить группу работников и журналистов для оперативной подготовки текста обращения к советскому народу. В свою очередь я высказал присутствующим слова скорби и соболезнования в связи с кончиной генсека и решил поделиться с собеседниками своими впечатлениями о последних днях Черненко. Горбачев слушал внимательно, изредка кивая головой в знак согласия. Лигачеву же моя информация была явно не интересна, и он всем своим видом показывал нетерпение. Уловив это, я прервал свой рассказ и поднялся, чтобы идти выполнять полученное задание. Горбачев, прощаясь, еще раз попросил меня немедленно приступить к работе, чтобы к утру текст обращения был готов для рассмотрения на Политбюро и передачи в печать.
К установленному сроку бригада сочинителей подготовила все положенные в таких случаях стандартные произведения: пространный некролог, выдержанный в традиционном духе — говорить о покойном только хорошее, обращение к народу, тексты официальных выступлений нового лидера. В одной из таких речей Горбачев скажет: «Ушел из жизни верный ленинец, выдающийся деятель Коммунистической партии Советского Союза и Советского государства, международного коммунистического движения, человек чуткой души и большого организаторского таланта — Константин Устинович Черненко».
В то время сказать что-то иное было и немыслимо. Это выступление в связи со смертью Константина Устиновича Черненко стало последним в ряду свидетельств той неискренности, которая сопровождала бывшего лидера до последней черты.
Вот и завершилось мое повествование о человеке, рядом с которым мне довелось провести несколько лет и самые горькие, последние, его месяцы. Я постарался, насколько мог, приоткрыть его мир, ставший в значительной мере отражением особенностей советского времени и, главное, предшествующих перестройке лет, наполненных напрасными ожиданиями, драматическими коллизиями и целым рядом событий, свойственных тому периоду.
Черненко нужно воспринимать таким, каким он был в жизни. Думается, нельзя торопиться с оценками и упреками в его адрес и тем более с приговором, который ему поторопились вынести вскоре после смерти, объявив его наследником традиций эпохи «застоя». Надо постараться понять, что этот человек, ушедший от нас четверть века тому назад, — продукт своей эпохи. Им была прожита большая и беспокойная жизнь, полная надежд и свершений, ошибок и потерь. При этом самой могучей силой, которая вела его по жизни, его путеводной звездой, указывавшей дорогу, была его вера в справедливость и конечное торжество самых светлых идей. Идей, на которых он был воспитан, верность которым хранил до самого последнего вздоха.
Ему довелось испытать не только величие, но и всю сложность и противоречивость времени, отсчет которому положила Октябрьская революция. Но он так и не сумел понять до конца, что многие идеалы, руководствуясь которыми творили историю люди его поколения, были мнимыми. Сегодня мы прозрели настолько, что способны трезво и объективно оценивать пройденный страной путь. Но при этом даже самые ярые критики советского прошлого не берутся отрицать, что это действительно была качественно новая эпоха в истории мировой цивилизации. Эпоха, утверждавшая социальное равенство и справедливость, дававшая людям возможность ощутить реальность достижения самых высоких целей, о которых до этого человечество только мечтало.
Черненко, как и многие его соратники, относился к числу первооткрывателей еще неизведанного, был одним из тех революционеров-романтиков, которых сейчас многие считают фанатиками. Но люди шли за ними. Народ, самые широкие массы трудящихся на протяжении почти всей советской эпохи крепко верили в свою власть, были убеждены, что она их не бросит и не обидит. Вера эта подкреплялась конкретными делами, растущей мощью страны. На их глазах Россия из отсталой страны превращалась в великую державу.
Вряд ли можно вменять в вину Черненко, что он особенно не задумывался над тем, правильный или неправильный социализм у нас построили. Он был убежден, что советская власть — это его власть, власть трудового народа. Того народа, который воплощал в жизнь ленинскую мечту об электрификации России, возводил Днепрогэс и Магнитку, строил город-сад, а когда понадобилось, грудью встал на защиту социалистического Отечества. Поднимаясь из окопов со словами «За Родину, за Сталина!», люди демонстрировали беззаветную преданность советской власти, готовность отдать за нее свои жизни.
Торжеством идей, которым Черненко посвятил жизнь, были для него «великие стройки коммунизма»: гигантские гидроэлектростанции, нефтяные месторождения Тюмени, Байкало-Амурская магистраль. Как мы сейчас можем судить с высоты своего времени, наш герой нередко заблуждался. Он горячо верил не только в созидательный потенциал своей страны, но и в то, например, что создание совнархозов поднимет на новую ступень управление народным хозяйством страны, что необходимость ввода ограниченного контингента войск в Афганистан логически вытекает из интернациональной природы нашего государства. Он верил в правящую партию — КПСС, она для него была воплощением советской власти.
Его веру разделяли миллионы, и трудно в нашей истории найти и очертить конкретный рубеж, за которым эта вера вдруг треснула и надломилась, а на смену ей пришли безверие и нигилизм. Одно несомненно: негативный процесс в стране нарастал и зрел. Его питали неуклюжие попытки развенчать культ личности Сталина, непродуманные, волюнтаристские эксперименты Хрущева, лихорадившие страну, пресловутая брежневская «стабильность» со звоном незаслуженных и обесцененных наград, преследование за инакомыслие. После смерти Черненко череда событий, окончательно подорвавших доверие народа к власти, нарастала как снежный ком. Здесь и чернобыльская катастрофа, и карикатурная антиалкогольная кампания, и немецкий юнец, приземлившийся в центре Москвы на Васильевском спуске у Кремля, и разгул националистических страстей в Сумгаите, Фергане, Баку, Душанбе… Люди задавались вопросом: во что и в кого верить?
Видно, не случайно повелось в нашей истории, что вера и надежда людская тесно связывались с конкретной личностью, будь то князь или царь, полководец или вождь. Этому были разные причины, но в целом тяга людей к сильной власти была понятна — страна огромная и холодная, многими народами населена и окружена почти со всех сторон недругами.
