После смерти Сталина советская внешняя политика изменялась значительно медленнее, чем внутренняя. В то время как в Президиуме ЦК партии постепенно появлялись новые люди’ во главе Министерства иностранных дел некоторое время по-прежнему оставался Вячеслав Михайлович Молотов — дипломат, скорее, консервативного толка.
В 1957 году его сменил бывший первый заместитель Молотова Андрей Андреевич Громыко.
Назначение Громыко на пост главы советской дипломатии имело для Хрущева много выгод. Сравнительно быстро оба нашли общий язык. Хрущев не был в области дипломатии слишком силен, а умный Громыко гарантировал стабильность общего толкования внешней политики и сохранение профессиональных кадров. Громыко занял свое место и никоим образом не мог служить угрозой позициям Хрущева. Андрей Андреевич не входил в состав Президиума ЦК и в случае возникавших разногласий не оказывал принципиального сопротивления.
Он пользовался авторитетом как в международных организациях, так и на международной арене в целом. Уже на Ялтинской конференции он сидел рядом со Сталиным как один из ближайших советников.
В конце войны Громыко был послом СССР в США, а после 1946 года — постоянным представителем нашей страны в Совете Безопасности Организации Объединенных Наций. Позже он был назначен послом в Великобританию. В печати и среди коллег его часто из-за неуступчивости называли «Господин „нет“». Однако, несмотря на это, все сходились во мнении, что для нашей страны этот человек на своем месте.
Хотя потепление международной обстановки происходило медленно, нельзя сказать, что мы оставались столь же отгороженными от остального мира, как и прежде. Всего через четыре года после смерти Сталина в Москве состоялся Всемирный фестиваль молодежи, событие, которое в сталинские времена трудно было бы себе представить. Пригласить к себе десятки тысяч молодых людей со всех стран мира! Такое прежде прозвучало бы как самая буйная фантазия. Постепенно мы приходили к выводу, что внешний мир не столь страшен, как это представлялось при Сталине. К подобным выводам относительно Советского Союза приходила и часть международной общественности.
Однако на официальном уровне и в самой сути противоборства двух политических систем менялось немногое.
Закрепить патовую ситуацию в течение всего периода «холодной войны» Советскому Союзу помогло достижение приблизительного равновесия военных сил. Подобное утверждение нельзя доказать чисто арифметически, ибо проверить это можно только во время глобальной разрушающей катастрофы, о чем даже подумать было страшно.
Равновесие означало создание такого положения, когда каждый шаг противника в нежелательном направлении означал его вступление в опасную зону.
В течение всей «холодной войны» западная пропаганда представляла нас этаким чудовищем. У общественности капиталистических стран создавалось представление, что СССР — это кровожадный тигр, который издает рык, лязгает зубами и только ждет момента, чтобы нанести смертоносный удар. Они столько страшного про нас наговорили, что начали сами пугаться собственноручно намалеванных ужасов.
Однако все эти сценарии катастроф не отвечали истине. И хотя мы время от времени на международных встречах стучали кулаком (а то и башмаком!) по столу, грозя в случае чего страшными ударами, сами же прекрасно понимали, что ставим ногу на тонкий лед.
Вплоть до семидесятых годов, когда я уже не стоял во главе КГБ, США в отношении ядерного оружия были значительно сильнее нас, сильнее Организации Варшавского договора. Они могли от Атлантики до Ледовитого и Тихого океанов накрыть наши гигантские территории снарядами со своих совершенных атомных подводных лодок.
Другую мощную ударную силу натовцев представляли собой плавучие авиабазы. Ничего подобного у нас тогда не было.
Преимущество было у США в тяжелых бомбардировщиках, и на этом перечисление не кончалось. Отстоять территорию в одну шестую часть света было бы почти сверхчеловеческой задачей, напади на нее одновременно армии развитых западных стран. Не было на всем земном шаре страны, являвшейся такой легкой добычей, как первое государство рабочих и крестьян.
И все-таки Советский Союз имел определенные выгоды. Советская Армия быстрей, чем войска США, могла бы по суше переместить свои объединенные вооруженные силы к границам западных стран.
Уже со времен победного наступления на гитлеровские армии для нас главное стратегическое направление определялось осью Варшава — Берлин — Париж. И именно здесь значительное преимущество было на нашей стороне. Во всех прилегающих странах — исключая до 1968 года Чехословакию, — в ГДР, Польше и Венгрии, кроме армий этих стран, стояли на страже и советские военные части. В государствах, где находились советские гарнизоны, могли быть установлены и советские боевые ракеты.
Мы могли бы в Европе начать эффективное наступление и без большого труда дойти до Португалии, разумеется, в том случае, если остальные страны мира останутся в стороне.
Принцип равновесия, говоря весьма упрощенно, заключался в следующем: если НАТО решит напасть на Советский Союз или какую-либо другую страну — члена Варшавского договора с использованием ядерного оружия, то рискует Западной Европой, куда тотчас же вторгнутся восточноевропейские вооруженные силы. Страны Западной Европы были в этом отношении нашими заложниками.
Я со всей ответственностью заявляю, что за все годы, проведенные мною на высоких постах в советском политическом руководстве, мне ни разу не приходилось слышать о каком-либо плане, нацеленном на захват Западной Европы или отдельной страны путем развязывания войны. Это при том положении, что о планах, главных стратегических направлениях советской политики я был информирован в течение длительного времени. И уж вовсе не могло нечто подобное касаться Соединенных Штатов.
Советские удары, направленные против Запада в какой-то части света, могли планироваться лишь как удары ответные, как следствие того, что на нас напали где-то в другом месте. Аналогичным образом были нацелены и пропагандистские заявления об окончательной победе коммунизма в случае возможного нападения на нас. Мы знали, что сами начать не можем. Но если первый шаг к развязыванию конфликта сделают другие, то, разумеется, мы хотели выиграть.
Важно, однако, знать, что нам не нужны были новые территории. В свое время мы даже отказали Болгарии, которая проявила серьезную заинтересованность в том, чтобы стать шестнадцатой республикой нашего Союза. У нас были большие внутренние проблемы и весьма ограниченные возможности. Куда уж там вести захватническую войну!
