Считая вполне оправданными меры, принятые нашим делегатом, и, главное, те чувства, которыми они были продиктованы, Комитет освобождения, однако, пришел к выводу, что Эллё вышел за пределы действий, допустимых в данной ситуации. Тем более, что, не отказываясь в принципе от мандата, мы не собирались нарушать независимость, уже дарованную стране. Поэтому утром 13 ноября, получив сведения о событиях, происшедших накануне в Бейруте, мы приняли решение послать туда генерала Катру и поручили ему восстановить нормальное конституционное положение, не дезавуируя, однако, действий Эллё. Это означало, что Катру, посовещавшись в Бейруте, прикажет освободить Бехара эль Хури, Риада Сольха и их министров и восстановит президента в его правах. После этого надлежало произвести перемены в составе ливанского правительства и уж в последнюю очередь созвать палату депутатов. Что касается нашего делегата, то его присутствие в Ливане больше не имело смысла, поскольку туда направлен был Катру с соответствующими полномочиями. Мы решили через несколько дней вызвать Эллё в Алжир "на предмет консультации".
Для того чтобы всем было ясно, с какой миссией послан Катру, я лично выступил 16 ноября в Консультативной ассамблее с успокоительной декларацией. "То, что произошло в Ливане, - заявил я, - нисколько не отразится ни на политике, которую Франция проводит там, ни на взятых нами обязательствах, ни на нашем твердом намерении сдержать их. Мы хотим, чтобы в Ливане установился нормальный конституционный порядок, чтобы мы могли обсуждать с правительством страны наши общие дела и чтобы это обсуждение совершалось в условиях полной независимости, как его, так и нашей". А в заключение я сказал: "Набежавшее облако не омрачит горизонта". На следующий день Катру, проезжая через Каир, увиделся с Кэйзи, английским государственным министром, и сообщил ему, что Хури и Риад Сольх будут скоро выпущены на свободу. 19 ноября, прибыв в Бейрут, он имел беседу с Бехара эль Хури, выслушал горячие заверения президента относительно его дружеских чувств к Франции и сообщил ему, что он скоро будет освобожден из-под стражи и возвратится на свой пост. После этого уже никто не мог сомневаться в нашем добром желании как можно скорее утихомирить страсти и прийти к примирению.
Но английскую политику такой выход не устраивал. Право, можно было подумать, что Лондон нарочно подливает масла в огонь и хочет внушить мысль, будто мы не по собственной воле стараемся уладить столкновение с Ливаном, а благодаря энергичному вмешательству Англии. Не было ли тут еще и желания насолить де Голлю за недавно произведенную перемену в составе Комитета освобождения? Уже 13 ноября Мекинс, заменявший отсутствующего Макмиллана, явился к Массигли и вручил ему "вербальную", но грозную ноту, в которой предъявлялось требование немедленного созыва англо-франко-ливанской конференции для урегулирования инцидента и заявлялось, что, по мнению английского правительства, мы должны отозвать Эллё. А 19 ноября, когда уже всем было ясно, что путь, избранный нами, есть путь к соглашению, Англия вдруг стала метать громы и молнии. Разумеется, это могло быть сделано только "для галерки" и с намерением унизить Францию.
В этот день Кэйзи прибыл в Бейрут, явился в сопровождении генерала Спирса к генералу Катру и предъявил ему самый настоящий ультиматум, нисколько не думая о союзе, соединявшем нас, и взятых Англией обязательствах, в которых она заявляла о политической своей незаинтересованности в государствах Леванта; позабыв о соглашениях со мною, которые от ее имени подписал Оливер Литтлтон, Англия предъявляла теперь представителю Франции требование согласиться на созыв трехсторонней конференции и в течение тридцати шести часов предоставить свободу президенту и министрам Ливанской республики. В противном случае англичане под предлогом поддержания порядка - а это их вовсе не касалось - собирались объявить страну, как они говорили, на "военном положении", силой захватить власть и послать свои войска для освобождения любыми средствами заключенных, которых охраняли наши солдаты.
"Итак, мы вернулись ко временам Фашоды", - ответил Кэйзи и Спирсу генерал Катру. Правда, была маленькая разница: во времена Фашоды Франция имела возможность дойти до вооруженного конфликта с Англией, а сейчас такая опасность Англии не угрожает. Комитет освобождения предписал генералу Катру отказаться от участия в трехсторонней конференции, освободить, как было условлено, президента Бехара эль Хури и его министров и, если Англия выполнит свою угрозу о захвате ею власти в Ливане, собрать наших чиновников и наши войска в один из портов и перевезти их в Африку. Я беру тогда на себя объяснить Франции и всему миру причины ухода наших людей.
В конце концов в Ливане восстановился своего рода modus vivendi. Англичане немножко притихли, генерал Катру вел переговоры с Дамаском и Бейрутом о передаче в ведение того и другого государства учреждений общественного значения, правители продолжали колебаться и торговаться, а против них вели агитацию те, кто метил на их место; "лидеры" соседних арабских стран по тем же самым подспудным причинам выступали с шумными протестами против Франции. В Каире требования исходили от Нахас-паши, которого английский посол навязал королю Фаруку в качестве председателя Совета министров; в Багдаде - от Нури-Сайда, возвратившегося к власти только благодаря воздействию английских войск; в Аммане - от эмира Абдуллы, бюджет которого составлялся в Лондоне и армией которого командовали генерал Пик и полковник Глабб, именовавшиеся "Пик-паша" и "Глабб-паша".
В феврале Катру вернулся в Алжир; Комитет освобождения назначил генеральным и полномочным представителем Франции в Леванте генерала Бейне. Эллё туда не вернулся; Кэйзи уехал из Каира, а Шамун - из Бейрута. Спирс сидел на своем месте и подготовлял очередной кризис. Действуя с большим искусством и твердостью, новый представитель Франции выправил положение. Однако стало совершенно ясно, что нельзя постоянно вести подобные схватки, проявляя в них все новые чудеса стратегии. Тем более, что и наши скромные силы, и скорбные страсти французов, и внимание всего мира поглощало теперь нечто большее - военные действия, от которых зависела судьба Европы.
Тут политика даже опережала события: все ее соображения были теперь устремлены к тому, что произойдет вслед за победой. В лагере союзников прежде всего заволновались средние и малые государства. К нам в Алжир долетали только отзвуки дебатов, предметом которых они являлись; ведь их короли и министры пребывали в Лондоне, их дипломаты пытались действовать главным образом в Вашингтоне, а пропаганду свою они вели больше всего в англосаксонских странах. Все же мы знали их достаточно хорошо, чтобы понять их тревоги. Кстати сказать, их беспокойство являлось ясным и печальным доказательством того, что падение Франции и нынешнее намерение трех других великих держав держать ее в стороне завтра тяжело отзовутся на условиях мира, который уже подготовлялся.
