У сестры — своё. Он уже столько повидал разорённых войной семей, но живых надеждой — детьми, пусть временно и голодными, лишёнными детского счастья. У Клавдии такой надежды не было. «А судьба много положила и в её колыбель, и на путь-дорогу её жизни: дала богатую и талантливую натуру, широкую почву для восприятий, дала хорошего и крепко любящего мужа, дала богатство… но каким-то косым случайным ударом она не дала ей материнства и… обездолила, опечалила всё…»
Судьбы сестёр, как судьбы полевых цветков, от которых отвернулась благосклонная природа, обрушила на них непогоды и заморозки, и брат всё это видит и ничем не может помочь им, словно в необходимый миг помощи теряющий и ноги, и руки, и язык.
(В Свирских лагерях, в Кеми и на Соловках, в отрыве от семьи, раздумья Снесарева о драме рода особенно обострятся. Гибель Тростянского, Вилковых, сёстры-неудачливицы, бездетность Каи и болезнь Веры, молчание брата Павла, ранняя смерть сыновей Кирилла, Евгения, и уже за пределами его жизни — гибель под Москвой в начале войны ушедшего добровольцем его младшего сына Александра. Что ж, семейные трагедии — на всех материках, у всех сословий, у сильных и слабых, богатых и сирых. Только, скажем, о драме предпоследнего австрийского монарха, императора Франца Иосифа, потерявшего всех родных от брата и жены до сына, о ней знают, а о каком-то безвестном крестьянине, всех и вся потерявшего, — кто и что знает о нём?)
Думал он и о других сестрах: не родных по крови, но родных по жертвенному чувству. Скорее для него даже не сестёр, а дочерей, как он воспринимал их, отгоняя от себя естественные влечения мужчины. Найдётся ли в скорогрядущей литературе, думал он, слово о юных подвижницах с прекрасными глазами и чуткими руками, беззаветных сестрах милосердия, разумеется, разных: и до конца несущих свой крест милостный, и подчас не выдерживающих — уходящих или утопающих в случайных ласках?
Как они рвутся на фронт, в ближние от огня госпитали, вот и его племянница Леля Вилкова тоже. В письме от 8 июня 1916 года Снесарев посчитал необходимым высказаться об этом так, как оно есть: «Если присмотреться ближе к миру сестёр милосердия, то радости мало. Работа — высокая, большая и трудная — всего не заполняет, а вне этой работы стоит та же не разрешённая Лелей жизнь, которая подстережёт её и здесь, и подстережёт ядовитее.
Здесь атмосфера нервнее, смерть витает над всем, кладя на людские дела печать и большой азартности, и большой часто беспринципности. Человек, который завтра умрёт, сегодня спешит жить, пьёт соки жизни, увлекая в это опьянение и других… Жалко, что свою мысль мне нельзя иллюстрировать примерами, а они типичны. Вспомни, жёнушка, “Пир во время чумы” или “Декамерон” Боккаччио… Жизнь на вулкане создаёт свою канву, которая полна каприза, прыжков и крайностей. В этой ли канве Леля отыщет себе ответ на запросы и найдёт пристанище? Да ещё с её нервами и больными притязаниями… Немало сестёр, раньше никогда не куривших, девушек высокого происхождения, начинают на войне курить и курят запоем. И когда говоришь с ними, отвечают, что иначе не могут… Какой же должен быть кругом кавардак и нервоз, если девушка начинает питаться никотином и питается им запоем… Пусть об этом подумают невропатологи или психиатры, но мне эта картина в связи с другими говорит многое, и взбудораженный, больной и неудовлетворённый мир сестры милосердия мне больше всего виден сквозь эту частую и густую пелену табачного дыма…»
Через месяц в письме жене от 17 июля 1916 года снова невесело рассуждает о возможном будущем своей племянницы как сестры милосердия: «…Ты пишешь, что Леля поехала в Борисоглебск, а оттуда, если удастся, проберётся на фронт. Ещё больше, чем прежде, я настроен против подобных экспериментов для девушки. Что делать, война имеет свою изнанку, и таковая бьёт жестоко по линии наименьшего сопротивления… а что может быть слабее девушки, попавшей на кровавое поле народного состязания…»
Позже добавит: «…постоянная масса офицеров — артиллеристы, лётчики, пехотинцы, — которую я там видел, упрощённая обстановка, перемешивание с мужчинами, ругающаяся, выполняющая обязанности перед природой солдатчина, раскрытые больные, из которых некоторым надо вставлять катетер… как это всё должно действовать и на стыдливость, и на нервы, и на половую сторону, и на взгляды. Кого такая обстановка не дожмёт донизу?»
Снесарев воспитывал в подчинённых братское и пресекал подчас скотское отношение к сестрам милосердия. Всегда старался отвечать на их частые письма. Обедал с ними. Читал им стихи: пушкинские, лермонтовские, тютчевские. А ещё — эти беседы, полные узнавания ими нового, поездки в полки или на богослужение, где для них много нового и интересного, речи, посвящения-экспромты высокой чести офицеров. В каждой из них он видит избранницу или родную сестру незнакомого своего соратника, будущую мать, и для него не имеет значения, кто она: девушка из простой семьи или родственница высшего армейского чина, графская или княжеская дочь. Он и подшучивает над последними: «всё это французит, англизирует» — речь о сестрах из высоких сфер (жёны и дочери директора департамента, губернатора и вице-губернатора, командующего одной из армий и т.п.), составивших «фешенебельный» отрад, опекаемый Красным Крестом и Московским железнодорожным узлом; сестрам этого отрада не понравилась назначенная им дивизия, и они запросились к Снесареву, в подчинённых которого на всём пространстве исхолмленных Карпат они видели воинов наиболее воспитанных, благородно-рыцарственных, во всяком случае, не могущих обидеть.
Лето 1916 года. Луцкий прорыв, вскоре фронтовая и народная молва назовёт его Брусиловским, хотя не меньше оснований было назвать его Калединским. Луцк не столь давно уже был взят с ходу Железной дивизией Деникина. Его пришлось оставить и теперь снова брать, уже как город на стратегическом направлении. 23 мая Восьмая армия Каледина прорвала первую оборону противника и 25 мая вошла в Луцк, Седьмая армия ворвалась в Язловец. Войска Девятой армии в первый же день заняли всю передовую полосу противника и быстро продвигались на запад. Восьмая армия, которой Брусилов отводил главную роль, должна была двигаться к Ковелю, крупному железнодорожному узлу. Наступление в значительной степени зависело от своевременной помощи Западного фронта, которым командовал Эверт; последний же запаздывал, действовал несогласованно. Немцев особенно тревожила угроза потерять Ковель, и туда были незамедлительно направлены войска из-под Вердена и с итальянского фронта. Наступательная операция Юго-западного фронта летом 1916 года (несмотря на незавершённость: Ковель взять не удалось) прежде всего облегчила положение западных союзников, косвенно спасла Италию от разгрома её германцами и понудила Румынию встать на сторону Антанты.
