Если такие мероприятия будут приняты и приведены в действие, то можно ожидать приезжий не будет иметь мучительного неудовольствия встретиться ни с одним жителем, скитающимся без всякой одежды, что сейчас случается особенно часто и даже среди таких людей, которые в прежние времена были зажиточны и весьма богаты». Таковы некоторые рекомендации морехода.
Лисянский, собственно, первым из русских мореплавателей нарисовал угнетенное положение алеутов и поднял голос в их защиту, довольно смело и нелицеприятно высказывается против существующих порядков во владениях Российско-Американской компании. Покидая Кадьяк, он питает надежду, что его голос будет услышан.
В начале мая шлюп начали вооружать, ставить рангоут, обтягивать такелаж. Бушприт надломился, пришлось его заменять. На борт шлюпа грузили товар для продажи в Кантоне: тысячи шкур морских и речных бобров, выдр, лисиц, песцов, соболей, морских котиков, медвежьи шкуры, моржовую кость, почти на полмиллиона рублей.
В полдень 3 июня при маловетрии «Нева» снялась с якоря. На берегу собрались все жители Павловской крепости, и стар, и млад.
Шлюп поравнялся с батареей. Раздались тринадцать пушечных выстрелов прощального салюта. «Нева» ответила равнозначно. На берегу дружно трижды прокричали: «Ура! Ура! Ура!»
Баннер провожал шлюп до острова Лесного. Обнялся с офицерами, Берху сказал при этом:
— Вы, Василий Николаевич, не забудьте помянуть про нас словечко в «Петербургских ведомостях».
Все знали, что Берх в зимние месяцы увлекся историей освоения русскими Алеутских островов. Записывал каждую смешную историю, объездил все окрестные поселения кадьякцев, слушал их были и небылицы.
У трапа командир обнял Баннера:
— Счастливо оставаться, Иван Иванович, спасибо за все, не поминайте лихом.
В Новоархангельске «Неву» встретили по-свойски, как старого знакомого. Баранов выслал для буксировки в гавань три байдары. До этого шлюп двое суток лавировал среди опасных рифов при слабом ветре. Ветер стих вечером 20 июня, когда едва показалась угрюмая гора Эчкомб, еще покрытая снегом. Подводное течение понесло шлюп на каменистые рифы, пришлось быстро спускать барказ для буксировки, подальше от берега. Утром ненадолго задул южный ветерок, но мощное отливное течение потащило «Неву» из пролива. Байдары, барказ и катер подтянули, наконец, шлюп к месту якорной стоянки.
На берегу Лисянского поразили перемены: «К величайшему оному удовольствию увидел удивительные плоды неустанного трудолюбия Баранова. Во время нашего короткого отсутствия он успел построить восемь зданий, которые по своему виду и величию могут считаться красивыми, даже и в Европе. Кроме того, он развел пятнадцать огородов вблизи селения».
На борт поднялся правитель. Рука его зажила, выглядел он бодро. С Лисянским у него еще с прошлого года установились добрые отношения.
— Вовремя подоспели, Юрий Федорович, и амоната для пользы привезли. Нынче тлинкиты в Ситхе нас не особо жалуют. Не теряют надежды возвернуть прежнее владычество. Ружей и пороху они успели немало наменять у американских купцов.
Зимой, когда «Нева» уходила на Кадьяк, Баранов отправил туда взятых у индейцев с Ситхи заложников-амонатов. Амонаты были порукой тому, что индейцы снова не нападут на русские владения…
Тлинкиты нехотя шли на контакты, а Баранову нужен был устойчивый мир. Через две недели после нудных переговоров в Новоархангельск приехал один из вождей индейцев со свитой. Встречали их с почетом — плясками, пением с бубенцами. Гости не остались в долгу. «Подняв ужасный вой, начали плясать в своих челноках». После этого «тайон был положен на ковер и отнесен в назначенное для него место. Другие гости также были отнесены на руках, но только без ковров…»
На следующий день Баранов привез тайона со свитой на шлюп. На шканцах индейцы затеяли пляски. Лисянский угостил их чаем и водкой.
Перед отъездом командир «позволил тайону выстрелить из 12-ти фунтовой пушки, чем он был весьма доволен. Баранов преподнес вождю индейцев подарки и в знак примирения на каждого из гостей приказал навесить по золотой медали…» На прощание в знак дружелюбия правитель «подарил тайону медный русский герб, убранный орлиными перьями и лентами».
Шлюп между тем готовился к переходу в Кронштадт. Пришлось заменить бизань-мачту, изготовить запасной рангоут впрок. Красили борта, кое-где их предварительно конопатили. Пошла последняя неделя июля.
Еще в прошлогоднюю стоянку Лисянского манила величественная и загадочная вершина Эчкомба, но никто не знал туда дороги. В этот раз нашлись провожатые — двое алеутов с Кадьяка. Взяв в попутчики Повалишина, командир отправился в путь.
Двое суток по каменистым склонам, базальтовым косогорам, сквозь чащу колючих кустарников добирались они с провожатыми на двух с половиной километровую вершину потухшего вулкана и были вознаграждены:
«Стоя на вершине горы, мы видели себя окруженными самыми величественными картинами, какие только может представить природа. Бесчисленное множество островов и проливов до прохода Креста и самый материк, расположенный к северу, казались лежащими под нашими ногами. Горы же по другую сторону Ситхинского залива представлялись как бы расположенными на облаках, носившихся под нами».
В сторону материка Эчкомб спускался полого. В океан его склоны обрывались крутыми утесами.
Мог ли подумать командир «Невы», что спустя семь лет его славный шлюп бушующий океан играючи швырнет на эти мрачные скалы и здесь корабль найдет свое последнее пристанище?
Вынув карандаш и бумагу, Лисянский переписал всех спутников, сунул записку в кувшин:
— Положите, Петр Васильевич, кувшин в нишу и завалите камнями, авось, через сотню лет кто-нибудь отыщет и узнает, кто первым из европейцев здесь побывал…
В середине августа из Охотска пришел бриг «Елизавета», привез пушнину с острова Уналашки, доставил почту и новости. «Надежда» покинула Петропавловск и направилась в Кантон. Командир брига лейтенант Александр Сукин протянул Лисянскому конверт:
— Вам письмо от камергера Резанова.
Юрий Федорович присел на диван, разорвал конверт.
Резанов сообщал, что скоро прибудет в Новоархангельск, а «Неве» необходимо следовать, не задерживаясь, в Кантон, сдать груз и вместе с «Надеждой» возвращаться в Кронштадт.
Сукин рассказал о вояже «Надежды» в Японию и о неудаче миссии Резанова:
— Сказывают, японцы заартачились и ни в какую не желают добрососедства с Россией.
В конце рассказа Сукин проговорился:
— Вначале, по прибытии в Петропавловск, прошел слух, что Резанов покинул «Надежду» по причине расхождений с Крузенштерном и собирается уехать в Петербург, но потом все обошлось.
