Из столицы Антон писал Лике, приглашая ее в Петербург и прекрасно понимая, что она не рискнет показаться у Сувориных, с которыми он открыто обсуждал свою личную жизнь.
И по-прежнему дразнил ее, говоря, что во сне он видел графиню Мамуну и что ему приятно говорить друзьям: «Меня обманывает блондинка». В письмо от 28 декабря он вложил газетную вырезку с брачным объявлением на тот случай, если ей захочется «par dépit» выйти замуж: «Желая вступить в брак и не имея в нашем уголке подходящих невест, предлагаю девушкам, желающим замужества, прислать свои условия. Невеста должна быть не старше 23 лет, блондинка, недурна собой, среднего роста и живого, веселого характера; приданого не требуется. Адрес: Альметьево, Бугульминского уезда. Евгению Александрови-Инсарову».
Лика послала ответ обратной почтой: «Par dépit, теперь, я прожигаю жизнь! <…> Если же Вы, ужиная с приятелями, будете говорить им, что Вас обманывает блондинка, то, вероятно, их это не удивит, так как вряд ли кто-нибудь может предположить, что Вам будут верны».
Антон провел за трапезой с друзьями-беллетристами не один, а пять вечеров. Он привез в Петербург московскую традицию – отмечать Татьянин день в компании друзей и литераторов, и, собравшись в ресторане, Суворин, Григорович, Лейкин, Баранцевич, Ежов и еще с десяток сочинителей неплохо повеселились. «Пили мало, – вспоминал потом Лейкин, – но обед прошел крайне оживленно». Антон объявил: «Нам всем нужно соединяться, соединяться, иначе нас поодиночке переклюют всех»[265]. Морозы в Петербурге стояли крещенские: доходило до минус тридцати пяти. (Такой же холодной зимы, какая выдалась в тот год в Мелихове, не помнили даже старожилы.)
Пирушки с возлияниями и холода не замедлили пагубно сказаться на здоровье Чехова, да и весь суворинский особняк превратился в лазарет. Мучаясь от кашля, Антон пользовал больных. У Суворина был грипп и воспаление уха, а гувернантка Эмили Бижон упала со шкафа: Антон дважды в день перевязывал ей ушиб.
В бухгалтерии «Нового времени», которой ведал Михаил, старший сын Суворина, чеховские счета запутались самым непонятным образом. Антон рассчитывал избавиться от пятитысячного долга, который собрался в виде авансов и ссуд от Суворина. Он торопился вернуть долг и Наталье Линтваревой, давшей ему 500 рублей на покупку семян и аграрного инвентаря. Однако, как ни странно, чем больше его книг продавалось в магазинах Суворина, тем больше он оставался должен. В Петербурге Антон ничего существенного не написал, если не считать заметки в «Новое время» «От какой болезни умер Ирод?», да по просьбе Репина провел небольшое исследование, выясняя, было ли полнолуние в ночь, которую Христос провел в Гефсиманском саду.
Даже в Петербурге Антон не мог скрыться от тех, кто постоянно нуждался в его средствах, внимании и любви. Павел Егорович, ежемесячно получавший от Александра пятирублевое вспомоществование через магазин Суворина, рассердился, когда случилась задержка, и с высокомерным гневом писал старшему сыну: «Я отец знаменитых детей. Я не должен стеснять себя ни в каком случае и унижать себя ни пред кем. Просить я никого не буду. Это срам! Мне нужна свобода, где я хочу, там и живу, куда хочу ехать, поеду, а на это нужны деньги»[266].
В письме от 15 января жалобы Лики Мизиновой зазвучали еще громче: «Машу не видела с декабря. <…> Вообще не могу я вести все время такую жизнь, как последнее время! <…> Потом, что это значит, что в один из понедельников Вы приедете? Это глупо – понедельники будут и в марте и в июле, и это ничего не объясняет. <…> Итак, приезжайте скорее, я уже считаю дни и часы, которые должны пройти, пока наступит то счастливое мгновенье, когда я Вас увижу. Ваша Л. Мизинова»[267].
Антон чувствовал, что настало время уступить Ликиным мольбам. Вернувшись в Москву, он 26 января медленно поднялся по лестнице, ведущей в ее квартиру: после трех лет уверток и отговорок он решил капитулировать.
Глава 38
Лазарет
февраль – март 1893 года
В последний приезд Антону так понравился Петербург, что он стал подумывать, не снять ли там на зиму квартиру. После занесенного снегом поместья его вновь потянуло в легкомысленную городскую круговерть. Тем временем в Мелихове, принимая у коровы роды, Павел Егорович, упал в обморок и решил, что умирает. Из Москвы Антон привез Машу – с высокой температурой и симптомами брюшного тифа. Ей становилось все хуже, и ухаживать за ней приехала из Москвы графиня Мамуна. Лика, которая была плохой помощницей в трудные минуты, предпочла устраниться. Антон и сам заболел. В письме Александру от 6 февраля он представил мрачный отчет:
«1) Болен отец. У него сильная боль в позвонке и онемение пальцев. Все это не постоянно, а припадками, на манер грудной жабы. Явления, очевидно, старческие. Нужно лечиться, но „господа кушают“ свирепо, отвергая умеренность; днем блины, а за ужином горячее хлебово и всякую закусочную чепуху. Говорит про себя „я параличом разбит“, но не слушается. 2) Больна Маша. Неделю лежала в постели с высокой температурой. Думали, что тиф. Теперь легче. 3) Я болен инфлуэнцей. Бездействую и раздражен. 4) Породистая телушка отморозила себе уши. 5) Гуси отъели петуху гребешок. 6) Часто ездят гости и остаются ночевать. 7) Земская управа требует от меня медицинский отчет. 8) Дом местами осел, и некоторые двери не закрываются. 9) Морозы продолжаются. 10) Воробьи уже совокупляются».
Теперь Антону понадобилась помощь старшего брата. Находясь в Петербурге, он обнаружил, что не имеет права жить там, а поселившись в Мелихове, утратил прописку и в Москве. Для восстановления постоянного паспорта Чехову было необходимо получить статус дворянина. Суворин подсказал решение проблемы, и Александр взялся хлопотать за брата. В медицинском департаменте Александр добивался для Антона ранга младшего сверхштатного чиновника (от жалованья Антон отказался). Однако, будучи сотрудником столичного департамента, Антон получал вид на жительство лишь в Петербурге, а для того чтобы жить в Москве, ему нужно было либо взять отпуск, либо уйти в отставку. В результате первая половина 1893 года ушла на получение должности в департаменте, а вторая – на оформление отставки. С новым паспортом Антон мог жить где угодно и ездить куда угодно. (Родители же по-прежнему пользовались годовым паспортом, выдаваемым таганрогской полицией.) В награду за труды Александр со старшими сыновьями был приглашен в Мелихово – Наталью обошли и на этот раз. Впрочем, теперь, когда Мише исполнилось два года, она целиком посвятила себя сыну, а заботу о пасынках переложила на Александра. Антон был не слишком щедр на благодарность и еще менее – на сочувствие брату. Александр прислал фотографии, сделанные им в Мелихове в прошлый приезд, и отпечатанные сахалинские негативы, а в ответ получил лишь ворчливое замечание, что они и так уже заполонили весь дом и что фотография, как и выпиливание (хобби младшего брата), – самые бесполезные на свете занятия.
Вновь дала о себе знать Лика. В конце февраля, когда мелиховские больные стали поправляться, она приезжала на выходные. В марте провела у Чеховых целых десять дней, отметила там именины и уехала лишь под Пасху. Пыталась выманить Антона в Москву, но тот от поездки уклонялся. Первого апреля она писала ему: «Приготовила вам духов, если долго не приедете, то подарю кому-нибудь их числа 4-го. <…> Все мущины подлецы! Приезжайте». Павел Егорович уехал в Москву проведать Ваню и помолиться под Пасху в московских церквах. В отсутствие отца Маша с Антоном продолжили его дневник в таком же меланхоличном ключе: «18 марта. –1°. Идет снег. Слава Богу, все уехали и остались только двое, я и Mme Чехова. 19 марта. Приехали Маша и Мизинова. 20 марта. Мамаше снилась коза на горшке. 21 марта. Воскресенье. Приехал Семашко. Ели жареное вымя. 22 марта. Слыхали жаворонка. Вечером пролетел журавль. Уехал Семашко. 23 марта. Мамаше снился гусь в камилавке. Это к добру. Больна животом Машка. Зарезали свинью. Делали колбасы».
Антону вновь пришлось скрываться от Александры Похлебиной. Она потеряла учеников, а вместе с ними, похоже, и рассудок. Еще в феврале она прислала ему огромное письмо, жалуясь, что одна из поклонниц Антона, «сумасшедшая и развратная морфинистка», наняла четверых молодых людей, чтобы из мести «поколотить» ее. В марте от нее снова пришло послание: «Одна мысль, что Вам нет никакого дела до моих страданий, сводит меня с ума, я чувствую, что не выдержу. Если Вам в самом деле безразлично, что со мной, то хоть притворитесь, сделайте вид, что я Вам не антипатична, – обман для меня последний исход, последняя поддержка». Жизнь несчастной Вермишелевой (а заодно Антоново спокойствие) была спасена тем, что по соседству с имением ее родителей в Новочеркасске началось строительство металлургического завода, что сулило немалый доход и отвлекало от сердечных страданий. К тому же Антон посодействовал, чтобы редакция журнала «Артист» напечатала ее пособие «Новый способ приобретения фортепьянной техники».
