продолжала:
— Моя хата с краю, ничего не знаю? Это вы считаете вашей моралью? «Семейное дело»! Да разве всякие побои — не хулиганство? Значит, пусть рядом даже убивают, они «свои», «родные», власти разберутся. Так? Это вы любите? Уютная психология мещанства! Стыдно смотреть: здоровый парень, быка может свалить. Ненавижу, презираю! Пре-зи-ираю!
Губы Ксении вдруг затряслись, глаза покраснели, она отвернулась и быстро пошла по бульвару. Руки она глубоко засунула в карманы, наверно сжала в кулаки: пальто обтянулось на тоненькой талии, на бедрах, а полы его смешно развевались от стремительного движения. Юрий нерешительно плелся сзади, глупо улыбался. Вот так история! Что называется, выручил. «У нее, кажется, слезы. Ладно. Пусть успокоится».
Сзади его нагнали Валерий Чавинцев с Майей. Боксер неторопливо говорил, помогая своим словам движениями рук:
— Пока я провел три боя на ринге, везде вышел победителем, а один кончил нокаутом. Весной у меня еще встреча с новичком. В клубе «Вольного орла». Хотите, приезжайте посмотреть. Если выиграю… пускай хоть по очкам… дадут разряд. Что это она ушла?
Это он спросил о Ксении. Юрий объяснил: ему-де надо завтра раньше встать, и они простились. Валерий сказал, что еще проводит свою девушку. Оба парня принудили себя улыбнуться друг другу и крепко, с подчеркнутым дружелюбием пожали руки.
К самому концу смены у Юрия не оказалось флянцевых заготовок. Идти за новыми к газорезчику не было смысла: скоро гудок. Да и норму перевыполнил. Он выключил свой полуавтомат, закурил, вышел из цеха и вдруг, сам не зная почему, свернул на литейный двор.
В пасмурном сыром небе величаво подымалась доменная печь, купола воздухонагревателей. Громадный металлургический завод — Вербовская Магнитка, — разметнувшийся на несколько квадратных километров, сдержанно грохотал, лязгал, дышал густыми клубами дыма, и казалось, что низкие грязные облака, висевшие над многочисленными корпусами, вышли из вот этих мощных закопченных труб.
Показался склад холодного чугуна, заваленный черно-бурыми чушками, над путями медленно двигался низкий мостовой кран; в кабине его сидела о н а. Тут Юрий должен был признаться себе, что и вчера, и все нынешнее утро думал о Ксении. Чудна́я девчонка. Ничего собой не представляет, нельзя назвать и красивой, а вот задела и забыть не может. Хотелось бы еще разок встретить, поговорить, очень уж она интересно, по-неожиданному рассуждает. А какие глаза: правдивые, искренние и… есть в них что-то. Да: что-то есть. Привлекают. Так и тянет заглянуть на дно светлого, прозрачного родничка. Но попробуй к ней подойди, осмеет на глазах у людей! Ка-ак она взяла его в оборот! «Спрятался в кусты!» Ишь боевая! Юрий минут десять стоял за порожним вагоном, тайком наблюдая за Ксенией. Негромко позванивая, она подводила кран к металлическим, наполненным чушками контейнерам, рабочие зацепляли крюки, и Ксения отводила повисшие в воздухе контейнеры и ловко и мягко грузила на железнодорожные платформы. Юрий глянул на часы: шабаш. Пора к проходной встречать Антонину и провожать домой.
…Разрешилось все очень просто и неожиданно. На другой день в обеденный перерыв, когда Юрий собрался идти с товарищами в столовую, в цехе появилась Ксения, поискала глазами и подошла к его станку.
— Вот вы где работаете.
Юрий почему-то смутился. Кое-кто из токарей пустил улыбочку, как всегда бывает, когда к парню подходит девушка. Из затруднения его вывел Валерий Чавинцев.
— А, знакомка, — сказал он спокойно и со своей медлительной манерой протянул девушке крепкую, волосатую руку. — Ну как: никто больше не трогал?
— Никто, — улыбнулась Ксения.
— А то шепните словечко, я им обоим могу устроить по хорошему нокауту.
И он сделал выразительное движение кулаком, словно на нем была надета боксерская перчатка.
Вежливо, с присущим ему достоинством кивнув Ксении, Валерий Чавинцев увел товарищей в столовую. Юрий и девушка остались в гулкой тишине цеха. Теперь она вдруг покраснела, заторопилась.
— Я, собственно, на минутку. Я в тот вечер очень была… В общем, спасибо, что заступились. За этим я и отыскала вас.
Он от неожиданности не знал, что сказать. Очевидно, Ксения поняла это по-своему.
— Вы, наверно, обиделись? Извините, пожалуйста.
— Мне извиняться надо, — сказал Юрий, хотя еще пять минут назад совсем не думал об этом. — Я ведь тогда после танцев… Просто сам не знаю почему.
О том, что его удержала Антонина, Юрий умолчал.
Разговаривая, они с Ксенией вышли из цеха, направились через огромный заводской двор в столовую. Какой Ксения показалась ему милой. Глаза ее сияли чудесно, ласково, а чистые ненакрашенные губы морщила виноватая улыбка. Юрий чувствовал себя удивительно хорошо, старался шагать с девушкой в ногу.
Казалось, вернулась зима, за домной глухо шумели вершины иссиня-черных сосен. Перерезая молодым рабочим дорогу, прогромыхал состав платформ с рыжей, мерзлой, запорошенной снегом рудой.
— В общем, все выяснили, — смеясь, сказала Ксения. Нос у нее покраснел, она рукой в худой варежке закрыла его от промозглого ветра. — Жалко, что тем хулиганам сошло с рук.
— Вы такая злопамятная?
— Почему злопамятная? Просто, чтобы они в другой раз… А впрочем, и за себя, конечно. Позволять безнаказанно бить? Это уж совсем. Я действительно ходила к прокурору, хотела привлечь к ответственности, но… — И Ксения не докончила.
— Что ж? — спросил Юрий. Он охотно приноровился к ее неторопливому шажку, ему хотелось подольше поговорить с ней.
— Ничего. Секретарша сказала, что по личным делам прокурор только через месяц принимать будет. Все-таки я зашла к другому. Этот выслушал внимательно. «Правильно сделали, что обратились». И стал перечислять, на какой этаж мне пойти, к кому обратиться. А там оказалось, что еще свидетели нужны и медицинская справка. Просить, чтобы приложением печати подтвердили твой синяк? Столько унижений! Я выскочила из кабинета, а на улице… на улице разревелась. Сама себя ругаю: «Дура», сдержаться ж не могу. Как в тот вечер после кино, когда вы за меня заступились.
И она неловко улыбнулась. Ксения рассказывала о том, как ее оскорбили, о своих мытарствах, но странно, ничего жалкого не было ни в ее фигуре, ни в жестах, ни в голосе. Она была Юрию по плечо и, озябшая на промозглом мартовском холоде, казалась особенно маленькой, хрупкой. Ветер выжал слезинку из ее глаза, посиневшие губы свело, белокурая прядь трепалась на лбу. В ней совсем не было ничего бьющего в глаза, и в то же время девушка удивительно привлекала своей чистотой, изяществом, правдивостью.
— Вас, наверно, ждут товарищи? — сказала она. — Идемте, я тоже хочу есть. Утром не успела позавтракать.
Его ждали не только товарищи. Всякий раз они встречались в столовой с Антониной, она занимала ему стул, очередь у кассы.
— Ходите в
