Книжица эта — «Code de l'amour» — французского автора Молери, писавшего под псевдонимом Жюля Демольера (Gules Demolier), была издана по-русски под названием «Грамматика любви, или Искусство любить и быть взаимно любимым. Перевод с французского С. Ш… Москва, 1831. Сочинение г. Мольера» [683].
П. А. Нилус писал Бунину 24 марта 1915 года о сборнике «Чаша жизни»:
«Общее впечатление… очень хорошее, к этой книге тянет — а в этом все… Не нравится мне заголовок „Ив. Бунин“ — автографом, да еще крайне искусственным — не солидно, а главное, прости, не обличает в заправилах книгоиздательства вкуса.
Если бы еще так размахнулся Будищев или Северцов-Полынов, но первому писателю… (по Горькому, ты первый, второй Вольный и третий, кажется, Сургучев — так передавал Юшкевич)…
Внизу Евгений (художник Е. И. Буковецкий. — А. Б.) разбирает Скрябина. Отстал я от музыки, никак не могу оценить этого нового гения, хотя и слыхал и его и его жену, которая играла только мужа… Замечательно, маленькие писатели, художники терпимы, даже иной раз бывают приятны, но маленькие музыканты немыслимы, нельзя их слушать без некой музыкальной тошноты.
Вернулся Митрофаныч (А. М. Федоров. — А. Б.)… Рассказал любопытную историю про рыбу кету. Весною (правильно — осенью. — А. Б.) тысячи самок направляются в тихие места метать икру, за ними идут самцы — и эта музыка тянется два месяца. Самцы при этом ничего не едят, безобразно изменяются физически и, наконец, оплодотворив икру — умирают! Заметь себе это в уголку глаза, о поэт!» [684]
Бунин ответил 29 марта: книгу «похваливают». «Насчет автографа на обложке вполне согласен — не хорошо, не следует; больше не допущу этого…
Скрябин — да, тяжек и противен. А что до „музыкальной тошноты“, то, право, она вызывается всеми бездарными и претенциозными людьми. Но бездарен ли он? — Тут я в суждениях робок.
Слушал „Всенощное бдение“ Рахманинова. Кажется, мастерски обработал все чужое. Но меня тронули очень только два-три песнопения. Остальное показалось обычной церковной риторикой, каковая особенно не терпима в служениях Богу» [685].
Бунин неизменно ценил и чтил своего «высокого друга» — Рахманинова; его дружба с ним продолжалась с первой встречи в Ялте 25 апреля 1900 года и до его кончины. На стихи Бунина Рахманинов написал музыку — романсы «Я опять одинок» и «Ночь печальна».
Бунину близка была «Всенощная» «величавой и скорбной торжественностью, идущей от византийско-киевских распевов» [686], — справедливо говорит один из корреспондентов В. Н. Муромцевой-Буниной (автор письма не установлен).
Для Бунина «славное поприще» Рахманинова — «гордость русская и всемирная» [687].
Восхищался Бунин и П. И. Чайковским. Однажды он сказал; «Человек, который одной музыкальной фразой дал почувствовать целую эпоху, целый век, — должен быть очень большим».
Еще в 1892 году (17 марта) он писал В. В. Пащенко: «Поразительно сильное впечатление произвел на меня романс Рубинштейна на слова Гейне — „Азра!“ — „Полюбив, мы умираем…“» [688] Этим словам романса, — из стихотворения Гейне в переводе П. Чайковского, — он придавал некий роковой смысл. Он приводит их в «Митиной любви» (гл. V).
Двадцать девятого марта 1915 года Бунин писал для «Истории русской литературы» Венгерова автобиографию. «Это мука, — говорит он в письме Нилусу. — Кажется, опять ограничусь заметкой» [689].
Прожив зиму и почти всю весну в Москве, 9 мая 1915 года Бунин с женой уехали в Глотово, попутно заглянув на два дня в Орел. В деревню прибыли 12-го и оставались здесь до ноября, потом вернулись в Москву, куда Бунин приезжал ненадолго и в середине лета.
Семнадцатого мая 1915 года Бунин писал критику Д. Л. Тальникову:
«Перечитываю кое-что — между прочим, „Дворянское гнездо“, — которое, к сожалению, художественной радости мне не дает (за исключением немногих мест) и которое не совсем по праву названо „Дворянским гнездом“. (Едучи сюда, я был три дня в Орле, снова посетил ту усадьбу на окраине Орла, которая описана в „Дворянском гнезде“, — и вот причина, почему я перечитываю его)» [690].
Для Бунина Тургенев был одним из самых замечательных русских писателей. Но он говорил и о некоторой искусственности его рассказов. Многое ему не нравилось в романе «Дым», о котором он писал еще в 1890 году: «Прочел… „Дым“ Тургенева. Я уже давно читал его и теперь прочел его с новым интересом. Многое в нем мне не понравилось. Не понравился даже тон (местами) — грубо-шутливая и насмешливая и притом поверхностная характеристика „света“ — тон вовсе не тургеневский. Я знаю, что этот „свет“ — пошлость, и подлость, и глупость, но у него он малохудожественно обрисован. Но вообще роман произвел сильное впечатление: страшное, злобное волнение овладело мною. Только слава Богу, что теперь, кажется, уже нет таких Ирин. Разумеется, Литвинов в дураках — она его вовсе не любила. При сильной любви нельзя таких штук проделывать» [691].
Его восхищало изумительное мастерство Тургенева-новеллиста; «„Поездка в Полесье“, — записал он в дневнике много позднее, — почти вся по-настоящему прекрасна. Почти во всех рассказах, — да, кажется, даже во всех, редкое богатство совершенно своих, удивительных по меткости определений чувств и мыслей, лиц и предметов» [692]. Перечитав по изданию А. Ф. Маркса двенадцатый том Тургенева, где напечатаны «Литературные и житейские воспоминания», «критические речи и статьи», Бунин записал: «Совершенно замечательный человек и писатель. Особенно „Казнь Тропмана“, „Человек в серых очках“, несколько слов о наружности Пушкина, Лермонтова, Кольцова» [693].
В это время он писал в дневнике:
«4 июля. Нынче вечером сидели на скамейке в Колонтаевке. Тепло, мертвая тишина, запах сырой коры. Пятна неба за березами. Думал о любви.
2 августа 15 г. <…> Отправил корректуру „Суходола“. Во втором часу газеты. Дикое известие: Куровский застрелился. Не вяжется, не верю. Что-то ужасное <…> Как я любил его!» [694]
«7 августа. Пытаюсь сесть за писание. Сердце и голова тихи, пусты, безжизненны. Порою полное отчаяние. Неужели конец мне как писателю? Только о Цейлоне хочется написать».
«21 августа. 14–19 писал рассказ „Господин из Сан-Франциско“. Плакал, пиша конец. Но вообще душа тупа. И не нравится. Не чувствую поэзии деревни, редко только. Вижу многое хорошо, но нет забвенности, все думы об уходящей жизни».
