Вновь дала о себе знать Лика. В конце февраля, когда мелиховские больные стали поправляться, она приезжала на выходные. В марте провела у Чеховых целых десять дней, отметила там именины и уехала лишь под Пасху. Пыталась выманить Антона в Москву, но тот от поездки уклонялся. Первого апреля она писала ему: «Приготовила вам духов, если долго не приедете, то подарю кому-нибудь их числа 4-го. <…> Все мущины подлецы! Приезжайте». Павел Егорович уехал в Москву проведать Ваню и помолиться под Пасху в московских церквах. В отсутствие отца Маша с Антоном продолжили его дневник в таком же меланхоличном ключе: «18 марта. -1°. Идет снег. Слава Богу, все уехали и остались только двое, я и Mme Чехова. 19 марта. Приехали Маша и Мизинова. 20 марта. Мамаше снилась коза на горшке. 21 марта. Воскресенье. Приехал Семашко. Ели жареное вымя. 22 марта. Слыхали жаворонка. Вечером пролетел журавль. Уехал Семашко. 23 марта. Мамаше снился гусь в камилавке. Это к добру. Больна животом Машка. Зарезали свинью. Делали колбасы».
Антону вновь пришлось скрываться от Александры Похлебиной. Она потеряла учеников, а вместе с ними, похоже, и рассудок. Еще в феврале она прислала ему огромное письмо, жалуясь, что одна из поклонниц Антона, «сумасшедшая и развратная морфинистка», наняла четверых молодых людей, чтобы из мести «поколотить» ее. В марте от нее снова пришло послание: «Одна мысль, что Вам нет никакого дела до моих страданий, сводит меня с ума, я чувствую, что не выдержу. Если Вам в самом деле безразлично, что со мной, то хоть притворитесь, сделайте вид, что я Вам не антипатична, — обман для меня последний исход, последняя поддержка». Жизнь несчастной Вермишелевой (а заодно Антоново спокойствие) была спасена тем, что по соседству с имением ее родителей в Новочеркасске началось строительство металлургического завода, что сулило немалый доход и отвлекало от сердечных страданий. К тому же Антон посодействовал, чтобы редакция журнала «Артист» напечатала ее пособие «Новый способ приобретения фортепьянной техники».
Тем временем между двумя враждующими лагерями, в которых Чехов разбил себе палатки, — «Новым временем» и «Русской мыслью» — разгорелась война. «Русская мысль» обвинила Сувориных в том, что они нагрели себе руки на скандале вокруг Панамского канала[268]. Приехав 1 марта в Москву с Ликой, Антон вполне мирно отобедал у Лаврова и выпил пять рюмок водки, а также «мадеры, белого, красного, игристого, коньяку и ликеру» под тосты о литературе и его собственном здоровье. Спустя еще дна дня, 5 марта, в редакцию «Русской мысли» заявился Дофин, дал Лаврову пощечину и вернулся в Петербург вечерним поездом. Суворин был огорчен и теми страданиями, которые выпали на долю любимого Лели, и тем, что общественное презрение к его клану заметно возросло. Через две недели Суворин и Григорович в сопровождении жен выехали в Вену. Практически весь девяносто третий год Суворин проведет в разъездах по Европе.
Антон разлучился с другом, при этом прервалась и столь важная для него переписка с ним. Из массы писем, написанных им Суворину весной и летом, до адресата дошло лишь несколько — Суворины-братья перехватывали отцову почту. По мере того как «Новое время» переходило в руки Дофина, оно становилось все более злонамеренным. Александр трепетал, боясь потерять работу, — Алексей Суворин-младший не только не печатал его, но даже не разговаривал с ним. Редакция «Нового времени» считала, что сношением с «Русской мыслью» Антон платил черной неблагодарностью Суворину-старшему, своему отцу-благодетелю. Дофин даже утверждал, что Чехов писал отцу оскорбительные письма. Услышав о происшествии в редакции «Русской мысли», Антон сказал 11 марта сестре: «Значит, с Сувориным [А. А.] у меня все уже кончено, хотя он и пишет мне хныкающие письма. Сукин сын, который бранится ежедневно и знаменит этим, ударил человека за то, что его побранили».
Обнадежить Александра было нечем: «Старое здание затрещало и должно рухнуть. Старика мне жалко, он написал мне покаянное письмо; с ним, вероятно, не придется рвать окончательно; что же касается редакции и дофинов, то какие бы то ни было отношения с ними мне совсем не улыбаются».
Для «Нового времени» Чехов был навсегда потерян. Вскоре погрязшую в шовинизме газету покинут уважающие себя журналисты и начнется редакторская чехарда: один подаст в отставку, другой сойдет с ума, третий займется анонимными доносами. Суворин-старший оказался не в состоянии удержать «Новое время» от отвратительных антисемитских выпадов, и это внесло разлад в его отношения с Чеховым. Антон в конце концов решил не ездить в Чикаго, чтобы не оказаться в одной компании с Дофином[269].
Ольга Кундасова, вернувшаяся из Новочеркасска, куда ее занесло для каких-то научных штудий, была настроена к Суворину более сочувственно. В письме от 10 марта она пыталась урезонить Антона: «Антон Павлович, Суворин собирался ехать в Феодосию 10-го марта, т. е. сегодня, но отложил. Между прочим, я передала ему письмо на Ваше имя, в котором пишу, что необходимо не оставлять его одного при том нервном состоянии, в котором он находится. Даже просила Вас сопутствовать Алексею Сергеевичу в Феодосию. Будьте друг, сделайте это и рассейте его хоть немного. <…> Алексей Сергеевич думал пробыть в Москве дня два, но теперь хочет вызвать Вас на станцию Лопасня. Так что будьте готовы. Об одном только прошу Вас: об этом письме ему ни слома, а то, которое получите из его рук, разорвите».
В ответ Антон ей сам пожаловался на расстроенные нервы, и, обеспокоенная, она написала об этом Суворину, который в то время уже путешествовал по Италии в компании Григоровича, развлекавшего его рассказами о своих любовных похождениях. В середине апреля чета Григоровичей и Анна Ивановна вернулись в Россию. Суворин купил на 1650 франков антикварной мебели и продолжил в одиночку свой заграничный вояж.
В отличие от Антона, его младшие братья всерьез подумывали о женитьбе. Невеста Вани, Александра Лёсова, перестала появляться в Мелихове еще с прошлого ноября, а к Пасхе 1893 года Ваня уже был обручен с преподавательницей Басманного училища Софьей Андреевой («костромская дворяночка, очень милая девица с длинным носиком», — язвил Антон в письме Лейкину). Год спустя Лёсова объяснила в письме Антону: «Иван Павлович просил меня никогда не встречаться с ним, потому что ненависть его слишком велика». Графиня Мамуна продолжала наведываться в Мелихово, где Миша, к неудовольствию Антона, прожил весь год, получив место податного инспектора в соседнем Серпухове. Миша о свадьбе пока не объявлял, хотя то и дело ездил в Москву проведывать, как шутил Антон, свою «казенную палату — брюнетку в красной кофточке». Двадцать шестого апреля Антон по секрету рассказал Суворину о неожиданном повороте событий: «Под Пасху графиня пишет, что она уезжает в Кострому к тетке. До последних дней писем от нее не было. Томящийся Миша, прослышав, что она в Москве, едет к ней и — о чудеса! — видит, что на окнах и воротах виснет народ. Что такое? Оказывается, что в доме свадьба, графиня выходит за какого-то золотопромышленника. Каково? Миша возвращается в отчаянии и тычет мне под нос нежные, полные любви письма графини, прося, чтобы я разрешил сию психологическую задачу. Сам черт ее решит!»
Для себя же Антон, как и Киплинг, решивший, что «баба — только баба, с сигарой не сравнить», нашел занятие, вполне заменяющее женскую компанию. Об этом он писал в марте Шехтелю: «Дорогой Франц Осипович, можете себе представить, я курю сигары. <…> Нахожу, что это гораздо вкуснее, здоровее и чистоплотнее, хотя и дороже. Вы специалист по сигарной части, а я еще неуч и дилетант. Будьте ласковы, научите меня: какие сигары купить мне и где в Москве я могу покупать их? Теперь я курю сигары петербургского Тен-Кате, называемые „Е1 Armado, Londres“, внутреннего приготовления из выписанных гаванских Табаков, крепкие; о длине их можете судить…»[270]
Шехтель, к тому времени ставший модным и преуспевающим архитектором, прислал в ответ сто гаванских сигар. Благодарный Антон, заглянув к нему 1 мая, оставил в подарок гербовую сигару, по поводу которой написал в письме инструкцию: «Ее следует курить не только стоя и без шляпы — этого мало; нужно еще, чтоб музыка играла „Боже, царя храни“ и чтобы вокруг Вас гарцевали жандармы». Однако наслаждение даже самой лучшей в мире сигарой длится не более часа. То, что составляло предмет истинных вожделений Антона, было обещано ему Лейкиным. По этому поводу велись долгие переговоры и делались многочисленные распоряжения, и 5 апреля, о чем свидетельствует запись в лейкинском дневнике, томительным ожиданиям пришел конец: «Люди Худекова повезут завтра худековских птиц с птичьей выставки в деревню в Рязанскую губернию и кстати доставят по дороге и такс Чехову в Москву».
Глава 39 (апрель — август 1893) Лето с таксами
