Он валяет дурака, она сидит, серьезно смотрит на него, пытается сдержать улыбку.
* * *
Истинное чувство позволяет артисту поступать со зрителем так, как ему угодно.
* * *
Охота. Фантастический идиотизм. Николай Трофимович Сизов (генеральный директор киностудии «Мосфильм» в 1971–1986 гг. – Современный комментарий автора) с газовым пистолетом. Сизов все время пытается проверить его силу. От него все бегают, но боятся открыто протестовать.
* * *
Утро. Весна. Укладка асфальта. На проезжей части работает с другими дорожниками молодой человек в пальто, в туфлях на каблуках, в модной кепке. Черенок лопаты держит через носовой платок – видимо, чтобы руку не натер.
* * *
Похороны. Выносят тело… Человек в толпе, спиной к происходящему, что-то суетливо и настырно втолковывает кому-то.
* * *
Переполненный микрик-такси снаружи. Ладонь, прижатая к стеклу, – кто-то притиснутый изнутри оперся на стекло. Затекшая ладонь с белыми пятнами.
* * *
Человек, вывалившийся из маршрутки на повороте.
* * *
Удивительно, что люди находят близость и быстрее сходятся, когда вместе кого-то ругают. По-моему, раньше, в давние времена, близость возникала от того, что кого-то хвалили.
* * *
Мальчик рано утром читает по слогам книжку родителям, совершенно сонным, еще лежащим в постели, но якобы проверяющим, как он научился читать.
* * *
Любовь двух людей ранним утром. Нежный шепот, ласки… Мальчик, которого наказали за то, что он не выучил урока (стихотворение или кусок прозы), за дверью им его читает наизусть, чтобы пойти гулять.
* * *
Артист должен уважать свою профессию и себя. Он не имеет права начинать говорить текст, пока ему не захочется этого делать. Слова пусты без внутренней веры в них. «Уста говорят от избытка сердца». Актер внутри себя должен стать полнее, наполненнее той формы, в которой он собрался показать зрителю свое состояние, донести мысль. Актер не должен демонстрировать себя зрителю.
Существует то естественное общение, когда не нужно чье-либо лидерство.
Нужно заставить зрителя не просто смотреть на то, что ему показывают за его деньги, а добиваться того, чтобы зритель за счастье почитал возможность присутствовать при священнодействии. А потому актер не имеет права что-либо начинать делать на сцене до того момента, пока не будет убежден, что готов это сделать. Пока состояние всего его существа не подведет его к этому.
«Много званых, но мало избранных». Билет может купить любой, а обнажаться на сцене могут единицы. Это надо понимать и постоянно пестовать в себе упругость выражения, наполненность души, непрерывное напряжение всех нитей внимания. Нужно добиваться рождения каждого слова внутри себя – еще до того, как оно вылетело, оторвалось, полетело.
Но зритель стал обычным потребителем, и артист пошел у него на поводу, как если бы актерский труд можно было сравнить с ремеслом официанта. Действительно, ведь кто-нибудь да займет ресторанные столики – пока у нас нетребовательных и всеядных посетителей намного больше. Это нужно понимать и об этом помнить.
* * *
У нас невозможно что-то сделать существенное на благо общества, так как само общество не желает, чтобы что-то делалось для его блага. Как только кто-то начинает высовываться, тут же получает по шапке.
Что же? Значит, нужно думать о себе, добиваться, чтобы тебе давали то, что тебе необходимо. Но при этом помнить – главное, чтобы то необходимое, которое тебе дадут, служило в итоге важнейшему благу твоей Земли.
Поэтому я не собираюсь добиваться каких-то пустых, хоть и завидных для многих, привилегий, которые призваны тешить гордыню или услаждать плоть, но я хочу привилегий, которые помогут мне и моим товарищам добиваться прорастания и становления Русской идеи!
* * *
Замечательное ощущение целого – оттого, что твой дом является чем-то своим, естественным для птиц, бабочек, жуков… Кто-то под крышей его вьет гнездо, для кого-то он является ориентиром в пространстве – этот кто-то знает, что, если уже над ним пролетаешь, значит, скоро и его гнездо. Замечательное чувство гармонии и единства. Нежное, щемящее и обнадеживающее.
Артист должен уважать свою профессию и себя. Он не имеет права начинать говорить текст, пока ему не захочется этого делать. Слова пусты без внутренней веры в них.
* * *
Огромный бриллиант на ужасной, пухлой, красной, грубой женской руке с мужскими, толстыми и желтыми ногтями.
* * *
Бегун, над которым два вертолета несут тень. Вокруг все залито палящим солнцем, а он – в роскошной тени, так в ней и бежит.
* * *
Вонючая, громыхающая машина рисует линии на шоссе в душном летнем городе. Сзади, свесив ноги, сидит в дорожной робе толстая баба. Принакрылась веточкой сирени и только глазами следит за обгоняющими их машинами.
* * *
Тихо катящиеся по лицу слезы – в тени, в темноте, – никем не видимые и не слышимые.
* * *
Настолько все стало цинично и лживо, что любая чья-то бескорыстность, а паче духовность, сразу принимается с недоверием и враждебностью. Вот предложишь ты, скажем, картину про ПТУ, и если снимать ее захочешь в Канаде и на Майами, то тебе это могут позволить, ибо причины, по которым ты хочешь снимать этот фильм, очень ясны. Ты просто желаешь красиво одеться, заработать и так далее, то есть хочешь ублажить свою плоть. Это понятно практически всем, ибо таких большинство, как бы много ни говорили они об идее и т. д.
Но если ты готов работать бесплатно, снимать на 16 мм, жить в глухой деревне и так далее, ты являешь собой персону весьма подозрительную и даже враждебную, ибо ты чужой! С тобой нужно держать «ухо востро». Ты не такой, как я, а значит – враг. И я тебя зажму.
* * *
Когда мы говорим: «Вот раньше все было по-другому», – это грандиозная ошибка, заблуждение. Мы так говорим не потому, что тогда всех окружала какая-то действительность другая, а потому, что другими были мы! Мы как бы осуждаем нынешних людей, само время и вообще все что угодно, но дело-то в том, что другими стали мы.
И говоря о том, что раньше «было по-другому», мы как бы жалуемся всем на то, что сами изменились. Это очень важно! Потому что мы этого не понимаем, не хотим понять.
* * *
Лиепайский пляж. Ветер. Солнце…
Ветер низко гонит пыль песчаную по берегу. Слегка штормит.
Он снимает ее на фото во всех позах. Крупно. Обще. Вот она идет от моря на камеру. Она на скамейке. Она полулежа.
Но вот оба одеты. Прохладно.
* * *
Хочу понять, как же так: сотни лет люди шли на битву и на жатву с именем Господним на устах, с именами святых угодников. Ведь одно это придает Вере силу, весомость. Не могли же миллионы, если не миллиарды, людей жить столетиями в заблуждении?
