Настала пора поискать себе другое место на сцене. Или возле сцены?..
С 1991 года Рудольф начал пробовать себя в качестве дирижера. Зная о его энциклопедических познаниях в музыке, на этот путь его направляли такие выдающиеся мастера дирижирования, как Леонард Бернстайн и Герберт фон Караян. Педагогом Рудольфа стал профессор Венской академии музыки Вильгельм Хубнер. Он начал с «Аполлона Мусагета» Стравинского, затем была «Серенада» Чайковского, симфония Гайдна «Охота», два концерта Моцарта, Третья симфония Бетховена, Первая симфония Прокофьева…
Первые успехи на этом поприще возродили былую энергию Нуреева.
— Теперь я представляю, как чувствуют себя эти чертовы дирижеры, — говорил он со знанием дела. — Постоянно приходится бороться с оркестром за темп. Медь отстает, контрабасы отстают. Чтобы удержать их в ансамбле со скрипками, приходится подгонять изо всех сил.
В начале мая 1991-го Нуреев дирижировал в «Метрополитен-опера» спектаклем «Ромео и Джульетта», что вызвало неподдельное восхищение коллег. В частности, главный дирижер Американского балета Чарльз Баркер признался: «Мало кто из профессиональных музыкантов осмелился бы сделать то, что сделал в тот вечер Рудольф, — столько это требовало мужества и душевных сил. Конечно, Нуреев знал музыку балета великолепно, но провести три часа за дирижерским пультом, полностью отвечая за благополучие спектакля, — это совсем другое дело. Все вступления должны быть тщательно взвешены, темпы продуманы, иначе музыканты просто-напросто оторвут артистам ноги. Эта задача трудна и физически, и эмоционально. Нуреев приехал в Нью-Йорк за две недели до спектакля, чтобы начать работу с пианистом театра. Выглядел он усталым и подавленным, но проявил готовность работать столько, сколько необходимо. Первая репетиция была рассчитана на три часа, и где-то в середине ее я предложил сделать перерыв. Однако Рудольф отказался и проработал все положенное время, прихватив даже немного сверху. Ему предоставили одну трехчасовую репетицию с оркестром, и для моральной поддержки он пригласил в театр несколько своих друзей, в числе которых были Джесси Норманн и Жаклин Онассис. Нуреев казался энергичным и полным сил, много шутил. На спектакле произошло несколько незначительных накладок. И вообще следует отметить его некоторую консервативность в музыке, впрочем, она свойственна молодым музыкантам. А что касается выдержки, то он был на высоте».
К осени 1991-го Рудольф дал немало концертов в различных городах Европы. Звучала гениальная музыка Бетховена, Гайдна, Моцарта, Чайковского, Прокофьева и Стравинского. Он выступал с симфоническими оркестрами, дирижировал балетами во многих городах мира, в том числе — в Казани в мае 1992 года. Сказать, что его выступление здесь было триумфальным, значит ничего не сказать. Успех оказался просто фантастическим!
«Он занимался этим делом так же упорно, так же неистово, как до этого занимался искусством балета. Мы увидели не стареющего танцовщика, а молодого, начинающего дирижера», — вспоминал художественный руководитель балетной труппы татарского театра Владимир Яковлев.
По словам самого Рудольфа, в Казани он пережил одно из самых счастливых мгновений своей жизни. На следующий фестиваль сюда он собирался приехать уже в качестве балетмейстера-постановщика.
Здесь, в Казани, Рудольф впервые повстречался со своей двоюродной сестрой по материнской линии, Лиадой Хусайновой. «Когда Рудольф узнал, кто я, он очень обрадовался, — рассказывала она. — В одной из бесед брат пожаловался мне, что у него нет ни одной фотографии отца. Тогда я подарила ему несколько фотографий, которые моя мама бережно хранила все эти годы. Уезжая, Рудольф сказал мне, что это самый дорогой подарок, который он увозит из Казани».
С поездками на родину отныне могло быть гораздо проще: Генеральная прокуратура РФ реабилитировала Рудольфа Хаметовича Нуреева на основании Закона РФ «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18 октября 1991 года.
Могло быть…
Его здоровье находилось уже в критическом состоянии. Когда в сентябре 1991-го Рудольф приехал в Бухарест, чтобы дирижировать балетами, то почувствовал себя настолько плохо, что был вынужден вернуться в Вену. Врачи настояли на операции, которая оказалась удачной и на какое-то время облегчила состояние их знаменитого пациента (у него были проблемы с мочеиспусканием). Несколько дней Рудольф провел в палате, костеря всех подряд, в особенности бедную Дус Франсуа, которая приехала ухаживать за ним. В итоге он… сбежал из госпиталя.
«Рудольф позвонил мне из телефона-автомата в три часа ночи, чтобы сказать, что он удрал из больницы и у него нет ни гроша в кармане, — рассказывал Шарль Жюд. — Я был уверен, что он отменит турне. Но когда Рудольф услышал об этом, он стал орать на меня по телефону. Я понял, что придется ехать. Мы должны были танцевать вместе «Песни…» («Песни странствующего подмастерья». — прим. авт.), но мне это казалось немыслимым. Я предложил ему «Послеполуденный отдых…» («Послеполуденный отдых Фавна». — прим. авт.), и он одобрил мою идею. Вы не поверите, но он танцевал этот балет с пластиковым мешком вместо мочевого пузыря».
Но уже в марте следующего года Рудольф вновь серьезно захворал: в Петербурге, где он должен был дирижировать, заболел пневмонией. «Так же, как отец…» — твердил он.
«Вспоминаю его последний день рождения — 17 марта 1992 года, — рассказывала Любовь Мясникова-Романкова. — Он приехал из Казани, где дирижировал музыкой Сергея Прокофьева «Ромео и Джульетта», совсем больным. Мы не знали, что у него СПИД — это только наша старшая сестра Марина, врач, прекрасный диагност, высказала такое предположение, которое мы с гневом отвергли. Думали, у него просто воспаление легких. Мама волновалась: у Рудика температура, надо что-то делать… Но мы так хорошо посидели, пришли друзья, Нинель Кургапкина. Рудик был очень доволен, просто счастлив, ему звонили со всего мира. Но устал. Пошел в другую комнату, прилег на диванчик. Мама спрашивает: «Рудинька, Вы добились всего, чего хотели, а что Вы все-таки хотели бы еще?» А он отвечает: «Жить! Жить! Жить!».
Леонид Романков на вопрос, у них ли Нуреев отмечал свой последний день рождения, грустно ответил: «Да, тогда собралось много народу. Его знобило, глаза — как два концентрических круга: темные — зрачков, светлые — глазных яблок. Улетая, в аэропорту он еле передвигал ноги, и сестре каким-то чудом удалось довести его до выхода из таможни. Вернувшись к нам, она плакала».
«От микроавтобуса до зала прилета надо было пройти всего метров пятьдесят, а он шагу ступить не может, — продолжила свой рассказ Любовь Романкова. — Я оставила его в сберкассе, которая оказалась рядом, посадила на скамеечку, а сама побежала искать помощи. Нашла одного немца, который согласился подвезти на машине. Мы стали поднимать Рудика, а работница сберкассы накинулась на нас: что вы тут возитесь, мешаете работать! Рудик никогда не терял чувства юмора, и тут он повернулся к этой женщине и сказал: «Гав, гав, гав!»… Я попросила разрешения пройти до паспортного контроля, таможни. Там передала Рудика стюардессам, сказала, что человек больной, за ним нужно присматривать, вот лекарства… В Париже его встретила Дус Франсуа, очаровательная, чудная, преданная, любящая, доброжелательная, великодушная, все Рудольфу прощавшая изумительная женщина, она сразу отвезла его в больницу».
