Напуганный ходом событий, предчувствуя свою гибель, Гиммлер искал тайных связей с Эйзенхауэром и Монтгомери, он готов был привлечь к себе Бернадотта обещанием освободить скандинавских заключенных, все еще томившихся в немецких лагерях.
В, эти дни он хитрит, изворачивается, мечется в растерянности. И все, что он делает, продиктовано страхом и отчаянием перед неумолимым возмездием, перед судом народов и, пока еще жив Гитлер, также и страхом быть пойманным в двойной игре, в измене фюреру.
Поэтому Гиммлер готов и сам вырвать из рук Гитлера власть, но не знает, как это сделать.
Любопытно, что этот "преданный друг фюрера" не считает даже нужным скрывать свои намерения от Бернадотта. Не раз в его присутствии он начинает обсуждать со своим помощником Вальтером Шёлленбергом возможности устранения Гитлера.
Оказывается, что Гиммлер уже вызывал врачей из нервного отделения берлинской больницы: профессора Макса де Кринис и доктора Леонарда Конти. Они подозревают у Гитлера болезнь Паркинсона, внешне выражающуюся в неподвижности лица и дрожании всех членов.
Сам Гиммлер все время указывает своим приближенным на болезненный вид Гитлера. Бернадотту он сказал:
"Я не верю, что мы сможем работать с фюрером. Он больше не соответствует своему назначению".
Но когда Шелленберг предлагает Гиммлеру пойти в имперскую канцелярию и заставить Гитлера отречься от власти, рейхсфюрер СС испуганно машет рукой.
- Фюрера может охватить ярость, и он меня на месте расстреляет! восклицает он.
Разговор этот происходит незадолго до начала нашего последнего наступления на Одере. Когда же в ночь с двадцатого на двадцать первое апреля Бернадотт снова встречается с Гиммлером, тот выглядит совершенно потрясенным быстро разворачивающимися событиями на восточном фронте.
Бернадотт вспоминает, что Гиммлер показался ему бледным, он не мог спокойно сидеть на месте и бегал по комнате то туда, то сюда. И во время беседы все постукивал ногтями по зубам.
- Военное положение очень серьезно, очень! - сказал он Бернадотту, снова прося устроить ему свидание с Эйзенхауэром. Но Бернадотт сомневался в том, что эта встреча осуществима в данных условиях.
Однако, судя по словам Гиммлера, он еще не теряет надежды. Удивительно, что этот страшный изувер сейчас весь во власти иллюзий.
Как и позже Геринг, Гиммлер считает себя наследником фюрера и его, по сути дела, уже не существующего государства. Как и Геринг, он все еще серьезно надеется, что с ним будут считаться союзники и, может быть, даже предложат высокий государственный пост. Как и Геринг, он всячески поносит своего фюрера, и точно так же, как и все фашистские главари, Гиммлер не чувствует никаких угрызений совести, если вообще можно говорить о совести применительно к Гиммлеру и Герингу.
Вскоре после этого разговора Гиммлер исчезает из Берлина, и в ночь на двадцать четвертое апреля в здании шведского посольства в Любеке он в последний раз встречается с Бернадоттом.
Около полуночи здесь начинают выть сирены противовоздушной обороны, поэтому Бернадотт и Гиммлер спускаются в бомбоубежище. Там на нарах, на скамейках, на полу, всюду вповалку спят шведы, немцы - мужчины и женщины. Им сейчас не до Гиммлера, и никто не обращает на него внимания, его не узнают.
В час ночи раздается отбой, все покидают подвалы, и разговор Бернадотта с Гиммлером продолжается в одной из комнат посольства. Давно уже не действует в доме электричество, на столе горят свечи, углы комнаты тонут во мраке, который Бернадотту кажется зловещим.
Он выслушивает Гиммлера. Рейхсфюрер СС не оставил своей идеи встретиться с Эйзенхауэром. Более того, чувствуется, что Гиммлер уже решил договориться с западными союзниками помимо Гитлера и против его воли, что, находясь в Любеке, в окружении своих эсэсовцев, он уже меньше боится гнева фюрера.
- Гитлер, наверно, уже мертв, если это не случилось сейчас, то случится в ближайшее время, - небрежно замечает он. - До сих пор меня сдерживала клятва верности, но теперь положение изменилось. Германия побеждена.
Сделав признание в том, что и так давно всем стало ясно, Гиммлер торжественным тоном добавляет, что теперь он свободен делать то, что хочет.
Чего же он хочет? Конечно, капитуляции на западном фронте и продолжения сопротивления на восточном, всеми силами, до последнего солдата. Звериная ненависть Гиммлера к Советскому Союзу, к нашей армии-освободительнице только обострилась в эти дни.
Пока Бернадотт записывает предложение Гиммлера и обещает передать его по дипломатическим каналам в Стокгольм, Гиммлер позволяет себе немного "пофантазировать". Он вслух представляет себе сцену свидания с Эйзенхауэром.
Только один вопрос беспокоит его: как ему держать себя? Просто ли поклониться или же протянуть Эйзенхауэру руку? Гиммлер сообщает, что он уже обсудил этот вопрос с Шелленбергом.
Конечно, он вряд ли мог тогда предполагать, что Герингу девятого мая удастся схватить за ладонь оторопевшего американского генерала Стека. Во всяком случае, Гиммлер допускает мысль, что американский главнокомандующий подаст ему руку.
Протянуть руку! Удивительно, как этого хотелось им всем: Деницу и Геббельсу, Герингу и Гиммлеру, хотелось протягивать и пожимать руки западным генералам, представляя себя в роли достойных партнеров на переговорах. И это после того, когда бездна совершенных преступлений отделила эту банду фашистских главарей от остального человечества.
- А что же вы будете делать, если ваше предложение на западе отвергнут? - спросил Бернадотт. Гиммлер пожал плечами, он, видимо, всерьез не допускал такой мысли.
- Что ж, тогда я возьму батальон солдат на восточном фронте и паду в бою! - напыщенно ответил он, сверкнув на Бернадотта колючими глазами за стеклышками пенсне.
Их беседа окончилась, и Бернадотт вышел на улицу проводить Гиммлера.
- Сейчас я еду на восточный фронт, - повторил он Бернадотту и после паузы добавил: - Это не так далеко.
То, что произошло через минуту после этого заявления Гиммлера, очень напоминало театрализованный фарс, более чем символичную сцену, словно бы специально разыгранную перед глазами шведских дипломатов.
Отправляясь на восточный фронт за рулем своего бронированного черного лимузина, Гиммлер не проехал и десяти метров, как что-то испортилось в моторе машины. Из-под капота повалил густой дым. Казалось, что машина сейчас взорвется вместе с Гиммлером. Но она только свернула с дороги, и, должно быть перепуганный, Гиммлер врезался своим лимузином в ближайший забор.
Потом охранники долго и с трудом выволакивали на дорогу бронированный автомобиль, освободив его из-под обломков забора.
