Хотя примерно половина негров, по оценке Роуена, не соглашалась с антивоенными взглядами Кинга, опрос чернокожего населения в городах, проведенный журналом «Форчун» в январе 1968 года, выявил, что 82 процента респондентов «очень сильно» доверяли доктору Кингу, а 83 процента считали, что он реально борется за интересы негров.
В упомянутой речи в День ветеранов Кинг отметил, что во время бунтов в негритянских гетто «даже в состоянии ярости подавляющее большинство темнокожих граждан вымещали свою злость не на людях, а на неодушевленных предметах». Несмотря на все более агрессивную риторику проповедников черной силы, насилие над людьми продолжало оставаться монополией белых. В конце января белые демонстранты выкрикивали издевательства и угрозы в адрес семи негритянских ребятишек, зачисленных в начальную школу Чикаго. Когда два белых сторонника интеграции устроили мирную контрдемонстрацию, толпа расистов напала на них. Полиция наблюдала за дракой, а затем арестовала тех, кто выступал за совместное обучение. Симпатии полицейских явно были на стороне расистов. Их оппонентам они порекомендовали заниматься своими собственными делами.
8 февраля полиция и Национальная гвардия открыли огонь по группе темнокожих демонстрантов в студенческом городке Государственного колледжа Южной Каролины. Были убиты 3 и ранены 37 человек. Большинство из них получили ранения в спину. Белая пресса назвала это побоище «подавлением бунта». Единственной жертвой среди белых сил правопорядка стал сотрудник полиции штата, ушибленный какой-то деревяшкой. Две недели спустя в штате Миссисипи полиция открыла огонь по толпе темнокожих студентов из колледжа Оллкорн, в котором некогда учился Медгар Эверс. Были ранены 6 подростков. Это событие оказалось практически незамеченным прессой. Тем не менее оно, как и другие акты насилия со стороны белых, не прошло бесследно. Последствия этих инцидентов отчетливо ощущались негритянским студенчеством. Остро чувствовал их и Мартин Лютер Кинг.
Кинг находился в состоянии, близком к нервному срыву. В начале января он поддержал призыв собрать 5―6 февраля многотысячный антивоенный митинг в Вашингтоне. Две недели спустя, когда днем сбора в Вашингтоне всех участников похода бедных было назначено 22 апреля, он сказал: «У меня не осталось никаких сил». Прошло много времени, почти три года со дня его последнего крупного триумфа, и у него не было никаких оснований рассчитывать на быструю победу в предстоящих событиях. Ставки, однако, были очень высоки, а шансы крайне малы. 30 января исполнилось ровно 20 лет со дня убийства Махатмы Ганди. Его застрелил фанатик-индуист за то, что он старался установить мир между индусами и мусульманами. Ганди так же, как затем Кинг, мечтал о прекрасном будущем для своей страны. Он хотел, чтобы в Индии действительно установилось царство ненасилия, чтобы все ее народы жили бы в мире ― индуисты, мусульмане, буддисты, сикхи и христиане. Ганди никогда не утрачивал веры в свою мечту, даже тогда, когда увидел, как окружающая жизнь начинает превращаться в кошмар братоубийственной резни. Что ждало Америку в ближайшие месяцы? Мог ли Кинг по-прежнему утверждать, что у него «есть мечта»? Нет, мечта его никуда не делась, но никогда прежде она не выглядела столь тускло и призрачно. Его наполняли дурные предчувствия. Он пытался их осмыслить: «Я уже давно бреду долиной смерти и теней... » Ровно двенадцать лет назад ― день в день, 30 января ― в его дом была брошена бомба. Это было первое из многих покушений на его жизнь. Сколько их еще будет? Он чувствовал глубокую тревогу, не зная, что ждет его впереди. Единственное, что он знал точно, так это, как и что он сам должен делать. Если его ожидает несчастье, то он предпочтет стать его жертвой, нежели свидетелем крушения всех своих надежд.
В ближайшее воскресенье, выступая с проповедью на утренней службе в Эбенезере, он рассуждал о смерти и о смысле своей жизни. Причем в его голосе не было задумчивости, грусти или уныния. Он говорил энергично и страстно. Ничто не свидетельствовало о том, что он ощущает близость своей кончины. Он рассуждал о смерти, как человек, полностью принявший ее условия и примирившийся с ее неизбежностью: «Мы все думаем о смерти. Время от времени я тоже думаю о ней и о собственных похоронах. Я не испытываю к ней никакого отвращения или ужаса». Далее он перешел к рассуждениям о том, какие похороны и какое погребальное слово его бы лично устроили, «если хоть кто-то из вас будет со мной в тот день». Он надеялся, что будут вспоминать не о премиях и почестях, а о том, что он пытался сделать в своей жизни ― о том, что он «старался всю свою жизнь служить людям» и что он «старался любить других». Ему хотелось бы, чтобы они могли сказать о том, как он пытался накормить голодных, нагим дать одежду, быть рядом с теми, кто томился в тюрьме. «И мне бы очень хотелось услышать от вас, что я изо всех сил старался любить людей и служить им».
«И если вы захотите сравнить меня с барабанщиком, ― чеканил он слова в энергичном, ударном ритме, ― скажите, что я был барабанщиком, звавшим людей на бой за справедливость, за мир, за порядочность. А все остальное ― малостоящая мелочь.
Я не оставлю после себя много денег. Я не оставлю после себя никаких драгоценностей и предметов роскоши. Но мне всегда хотелось оставить после себя жизнь, отданную делу и людям».
На следующий день вместе с Ралфом Эйбернети, раввином Авраамом Й. Хешелем и еще двумя тысячами человек Мартин Кинг пришел на Арлингтонское национальное кладбище. Он молча почтил память тех, кто погиб во Вьетнаме. На следующий день, выступая в центре Вашингтона перед митингующими, Кинг вновь подчеркнул мысль о том, что движение за мир и движение за расовую справедливость ― сиамские близнецы-братья. Затем он привлек внимание к ужасающему положению бедных американцев. Массовая безработица и неполная занятость раскачивают лодку государственности «посильнее Великой депрессии 30-х годов... Мы обрекли часть нашей нации на положение низшего класса отверженных, и до тех пор, пока эти люди не найдут себе достойного места в экономической системе, наши проблемы не закончатся... Эти проблемы уже принесли нам много горьких плодов, но они продолжают разрастаться. Мы, сотрудники КЮХР... чувствуем, что пришло время начинать новую кампанию борьбы по типу тех, что проводились в Селме или в Бирмингеме, с целью добиваться улучшения материального положения беднейших слоев нашего населения».
Очередную годовщину со дня рождения Линкольна ― 12 февраля ― Кинг весь день провел в своем офисе в Атланте. Обсуждались вопросы, связанные с организацией похода бедных. Было решено, что участники пойдут на Вашингтон пятнадцатью колоннами: 10 из городов и 5 из разных сельских районов. Одна из групп выйдет из Роксбери, негритянского гетто в Бостоне, и пройдет по маршруту «Нью-Йорк ― Ньюарк ― Филадельфия». Другая группа выйдет из чикагского Лондейла, доберется до Луисвилля, затем до Детройта, а потом повернет на восток ― к Питтсбургу. Южная колонна должна выйти из штата Миссисипи и направиться на восток ― в Севанну и Чарльстон, а затем повернуть на север. Четвертая колонна должна будет пройти по знаменитому тракту через Аппалачские горы. Никаких отрядов с тихоокеанского побережья приводить в Вашингтон не планировалось. На Западе должны были состояться многочисленные демонстрации прямо на местах.
