Меня отвели в железнодорожный вагон, который использовался для содержания офицеров и других арестованных. Эта была камера смертников. Живым оттуда не уходил никто. Когда меня ввели в вагон, раздались крики:
– Бочкарева! Как же вы сюда попали? Шли от Корнилова?
– Нет, – ответила я, – ехала в Кисловодск.
В вагоне находилось около сорока человек, в основном офицеры. Среди них было даже два генерала. Они страшно удивились моему появлению. Когда конвоиры ушли, пленные стали более разговорчивыми, некоторым из них я даже рассказала, что действительно была у Корнилова. Никто из пленных не подал мне надежды на спасение: все они примирились с мыслью о неизбежной смерти.
Один из генералов, старый уже человек, подозвал меня жестом, и я села подле него.
– У меня есть дочь, такая как вы, – сказал он печально, обняв меня за плечи. – Я много слышал о ваших доблестных делах и полюбил вас как дочь. Никак не ожидал встретить вас здесь, в этом гиблом месте. Как же все ужасно! Вот мы здесь сидим, лучшие люди Отечества, и нас расстреливает, пытает и мучает озверевшая толпа негодяев. И если бы это было на пользу России! Но ведь Россия в этот самый момент пропадает, гибнет. Может быть, Господь вам поможет. Тогда отомстите за нас…
Я не выдержала и, содрогаясь от рыданий, прислонилась головой к плечу генерала. Старый вояка тоже не смог сдержаться и заплакал вместе со мной…
Вдруг все остальные офицеры запели. Они пели от отчаяния, чтобы не пасть духом. Я же плакала долго и горько. И молилась за свою мать. «Кто позаботится о ней? – взывала я к Богу. – Ей придется на старости лет ходить с протянутой рукой, если меня тут расстреляют». И от этих мыслей жизнь вдруг стала мне особенно дорога, та самая жизнь, которой столько раз рисковала. Нет, я не хочу умирать позорной смертью. Не хочу лежать поверх земли, не хочу, чтобы меня, как падаль, клевало воронье.
«Почему Ты не дал мне умереть от вражеской пули? – спрашивала я у Бога. – Неужели жестокая расправа – это все, что я заслужила от моего народа?»
Дверь распахнулась. В вагон ввалилось около сорока солдат. В руках у вожака был список.
– Бочкарева! – выкрикнул он меня первой.
Почему-то сердце мое запрыгало от радости. Я подумала, что меня отпускают. Но офицеры сразу рассеяли мои надежды, объяснив, что это вызывают тех, кого поведут на казнь. Я выступила вперед и ответила:
– Здесь!
– Раздевайся!
Приказ обескуражил меня. Я стояла не двигаясь.
Ко мне подошли солдаты, подтолкнули к выходу и повторили приказ несколько раз. Я наконец поняла, что́ от меня требуют, и стала раздеваться.
Вслед за мной вызвали старого генерала и еще нескольких офицеров. Каждому из них приказали снять мундир и остаться в исподнем.
Большевикам была нужна любая военная форма, а это был самый простой и дешевый способ приобретения.
Слезы ручьем текли по моим щекам. Старый генерал стоял рядом со мной.
– Не плачьте! – успокаивал он. – Мы умрем вместе.
Далеко не все пленные оказались в нашей группе. Оставшиеся расцеловали меня на прощание. Какое сердце выдержало бы эту сцену расставания!
– Через час или два придут за нами, – говорили они, подбадривая нас.
Я разулась, сняла с шеи образок и, прижав его к груди, упала перед ним на колени.
– Почему я должна принять такую смерть? Три года я терпела испытания и лишения, защищая свое Отечество. И такой позорный конец – вся награда за это? Помилосердствуй, Пресвятая Дева! Если не ради рабы Твоей Марии, то ради моей несчастной матери и престарелого отца! Помилосердствуй! – кричала я.
Тут я совсем обезумела и впала в истерику. Немного погодя какой-то офицер подошел ко мне, положил руку на плечо и сказал:
– Вы русский офицер. Мы умираем за правое дело. Будьте мужественны и примите смерть достойно, как подобает офицеру!
Я сделала над собой сверхчеловеческое усилие, чтобы прекратить рыдания и успокоиться. Потом поднялась и объявила конвоирам:
– Я готова.
Нас вывели из вагона в нижнем белье. Поблизости находилось место бойни, где были свалены в кучу сотни трупов. Когда мы подходили к этому месту, появился с торжествующим видом Пугачев. Он возглавлял расстрельную команду примерно из ста человек – матросов, солдат и других красногвардейцев.
Окружив плотным кольцом, нас повели к небольшому пригорку и поставили в линию спиной к возвышению. Позади и перед нами, слева и справа, а также у самых наших ног лежали трупы – по меньшей мере тысяча. Это был ужас из ужасов. Запах от разложившихся трупов душил, сжимая горло. А на палачей он, по-видимому, не очень действовал. Они к нему привыкли.
Меня поставили с краю шеренги, рядом со старым генералом. Нас было двадцать человек.
– Ждем комиссию, – объяснил Пугачев задержку в процедуре.
– Как приятно! – говорил он, потирая руки и смеясь. – У нас сегодня женщина.
– Ах да, – как бы между прочим вспомнил он, обращаясь ко всем. – Можете попросить, чтобы ваши тела переслали родным для захоронения, если вы того желаете, и написать письма домой. Можете попросить и о других милостях.
Тревога ожидания казалась столь же жуткой, как и все здесь. Лица офицеров выражали ненависть к этому извергу Пугачеву. Никогда в жизни я не встречала более извращенного и кровожадного человека. Даже и не думала, что такого можно сыскать в России.
Ожидание вскоре отняло у меня силы, и я опять опустилась на колени, молясь перед своим образком и взывая к Всевышнему:
– Господи, за что посылаешь мне такую смерть? Почему я должна умереть, как собака, без священника и церковного обряда погребения? И кто теперь позаботится о моей матери? Она умрет, когда узнает о моей кончине.
Мои мольбы вызвали у солдат громкий смех. Они шутили и веселились.
– Не плачьте, дитя мое, – сказал генерал, склонившись надо мной и гладя меня по голове. – Это же дикари. У них каменные сердца. Они даже не дадут нам возможности принять последнее причастие и получить отпущение грехов. И все же давайте умрем как герои.
Его слова придали мне силы. Я встала, выпрямилась и сказала:
– Хорошо, постараюсь геройски принять смерть.
Потом минут десять всматривалась в лица наших палачей, внимательно изучая их черты. В этих лицах не было даже признаков человечности – одна звериная жестокость. Русские солдаты, превращенные в зверей!
– Господи, Боже мой! Что сделал Ты с Твоими чадами? – взмолилась я.
В памяти длинной чередою прошли многочисленные события моей жизни: детство, годы тяжелого труда в бакалейной лавке Настасьи Леонтьевны, любовная связь с Лазовым, замужество с Бочкаревым, Яша, три года войны – все это пронеслось в моем воображении, причем некоторые события странным образом задерживались в памяти на одну-две секунды, а другие пролетали быстро и почти незаметно. Почему-то очень сильно запомнился тот случай из детства, когда я поспорила с маленьким мальчиком, за которым присматривала, и получила незаслуженную трепку от его матери. То был первый опыт моего самоутверждения. Я взбунтовалась и убежала… Потом еще вспомнился тот эпизод, как я прыгнула в Обь. Казалось, будто это вовсе не я искала тогда спасения от страшного Афанасия в холодных глубоких водах реки. И я подумала, что лучше бы мне тогда утонуть, чем теперь принимать такую смерть…
