ударные силы.
Уже третьи сутки полковник Слюнин, подполковник Панков и я «дежурим» на дорогах, ведущих к переправе у Тарнобжега. Работа эта тяжелая, ответственная. И хотя все дороги нами заранее пронумерованы, маршруты указаны, соединения часто нарушают наше расписание. В жизни все сложнее, чем на бумаге.
Едва начинает темнеть и немецкие самолеты исчезают за горизонтом, все леса оживают: по дорожкам, просекам, вдоль опушек ползут танки, самоходки, артиллерия. Когда делается совсем темно, они вытягиваются в длинные колонны и с потушенными фарами начинают свое мощное и шумное движение к переправе.
В полночь, всегда в одно и то же время, прилетает гитлеровский разведчик. Он вешает сразу несколько «люстр», а затем все кружит, кружит.
— Фотографирует, дьявол, — возмущается Панков. — Чего доброго, может еще и обнаружить всю эту нашу затею.
— Но переброска «войск и техники» идет и на левом фланге, — смеясь, говорит полковник, — пусть немцы разберутся раньше, где правда, а где ложь.
Мы подъезжаем к виадуку (путепроводу), построенному на перекрестке нескольких дорог, в километре — двух от переправы. Когда его проектировали, думали, что поверху пойдут танки, а внизу — машины. Оказалось, что расчет был неверен: танкисты не стали рисковать — в темную ночь переправляться по узкой эстакаде, а пошли внизу, по земле, рядом с пустующим виадуком.
— Издержки производства, — с ухмылкой говорит Панков, глядя на это зрелище. — Практика всегда и всюду лучший судья нашим идеям и помыслам.
На рассвете, когда мы возвращаемся домой, начальник штаба, как бы отвечая Панкову, делится своими мыслями о роли инженерного обеспечения боевых операций.
— Опыт переброски войск в современных условиях — дело сложное и мало изученное, — говорит он. — Очень важна комендантская служба, состояние дорог, переправ. Все это надо будет потом написать в новых наставлениях. Ошибки не должны повторяться.
— По-моему, в инженерном ведомстве крупных ошибок что-то не заметно, — поддерживаю я разговор. — Вот только, помню, до войны мы зря забросили и законсервировали старые укрепленные районы.
Усталое лицо Николая Федоровича неожиданно меняется. В глазах мелькнул огонек.
— Мы возвращаемся к ранее начатому разговору, — замечает полковник. — К началу войны на пограничные фортификационные работы были выведены все наши саперные части и вся их техника. Разве это правильно? Эта техника, доставшаяся нам с таким большим трудом, оказалась у гитлеровцев в первые же дни их вероломного нападения. И, наконец, разве вы считаете нормальным то, что мы до войны не имели своей военно-инженерной промышленности, своих заводов, которые бы производили для нас табельные средства и машины? До сих пор еще мы с вами кустарничаем и, понятно, отстаем от технической вооруженности других родов войск.
Машина резко тормозит. Шлагбаум. КП. Пока шофер бежит к будке, на ходу переругиваясь с девушкой, требующей пропуск, я бужу Панкова.
— Приехали? — спрашивает он, почему-то не веря.
— Да, да, — отвечает ему полковник. — Может быть, сюда в последний раз...
Въезжаем во двор. Меня встречает улыбающийся ординарец.
— Какой-то генерал приехал. К вам зашел. Дожидается.
— А как звать его?
— Не знаю.
— Из себя какой?
— Высокий такой.
Своим рассказом солдат заинтриговал меня, и я поднимаюсь к себе на второй этаж быстрее обычного.
— Тимофеич! — кричу я, бросаясь в объятия генерала Михаила Николаевича Тимофеева. — Вы не обижаетесь, что я так называю вас по старой памяти?
— Почему «вы», а не «ты»? — спрашивает, обидевшись, генерал. — Нет уж, давай по-дружески, как тогда, в Каменец-Подольске.
— Ну, куда же ваша шестая армия вышла? За Сандомиром?
— Выходит, что так.
— И что же вы там будете делать?
Генерал усмехается.
— Что делают все армии на войне... воевать будем, сам понимаешь. Мы сменили вчера на вашем правом крыле одну армию и заняли оборону на широком фронте. Мне теперь придется имитировать огонь всей ушедшей с этого участка артиллерии. Задача нелегкая. А к вам в штаб я приехал за взрывчаткой.
Приказ о наступлении подписан. Наступать начнем завтра, 12 января. Новый, 1945 год. И новое наступление. Хорошо! Слово «завтра» — понятие весьма неопределенное, так как до начала артиллерийской подготовки остались считанные часы темного времени. Сейчас идут последние приготовления. Дивизионные саперы под покровом ночи бесшумно ползают перед передним краем немцев, устраивая проходы в их минных полях. По магистральным ходам сообщения устремилась вперед пехота. В лесах, ближе к деревне Тукленч, танкисты заняли исходное положение, готовые после артподготовки устремиться на большой скорости в атаку.
А враг нервничает. Всю ночь без перерыва взлетают ракеты, освещая каким-то бледным светом притаившуюся землю, на которой вот-вот начнется одно из крупнейших сражений Отечественной войны.
Еще с вечера из штаба фронта почти все разъехались. Генерал-лейтенант Галицкий отправился в 13-ю армию к Н. В. Володину, полковник Слюнин и майор Момотов, кажется, на левом фланге, мы с Арсаланом — в батальоне Сычева, в полосе наступления 5-й ударной армии.
Ночь не очень темная. Сквозь пелену мрака снег проступает отдельными бесформенными пятнами. На обратном скате небольшой ложбинки наше убежище. Сделано здесь все добротно, видно, что саперы старались для своего комбата, а он, слушая мою похвалу, доволен и хвастает:
— Сегодня моим орлам трудно придется. Будут расширять проходы для танков, а потом сопровождать танкистов.
Мимо нас, стуча сапогами о мерзлый грунт, проходят саперы. Они на плечах несут трубы, начиненные взрывчаткой.
— Неплохая штука, — замечает комбат, закрывая за собой дверь убежища. — Говорят, механический трал лучше. Не видел. Не скажу. Но этот способ себя оправдывает и мне нравится.
Закуриваем. Самодельная печурка из жести раскалена докрасна. И жарко, и дымно.
— Угорим к черту, — говорю я Сычеву и приглашаю его на свежий воздух. Взбираемся на бруствер и, вскочив в заброшенный окоп, всматриваемся в предрассветную темноту.
— Сейчас вступают в дело артиллеристы, — тихо сообщает комбат, поглядывая на светящийся циферблат штурманских часов. И не успел он защелкнуть крышку, как раздался артиллерийский залп.
— Началось! — кричит, прыгая к нам в окоп, запыхавшийся
