Но приходится убеждаться в том, что Вашингтон и Лондон не очень-то ему способствуют. Что же будет завтра? Да следует еще вспомнить о том, что французский парламент дал отставку Клемансо, лишь только окончилась война. Когда весть об этом пришла в Прагу, я сидел за работой с великим Масариком. И обоим нам пришла одна и та же мысль: «Это самоотречение Франции!»
Мнение Бенеша о позиции Вашингтона и Лондона в отношении советских стремлений уже подтвердилось в польском вопросе. Чем ближе Красная Армия подходила к Варшаве, тем яснее выступало намерение Москвы оказывать свое влияние на Польшу и изменить ее границы. Уже угадывалось, что Сталин хотел с одной стороны присоединить территории Литвы, Белоруссии и Восточной Галиции, а с другой — расселить поляков до Одера и Нейсе за счет немцев. Но не менее ясно было, что хозяин Кремля намеревается учредить на Висле режим по своему усмотрению и что англосаксы не собираются наложить тут свое вето.
Перед польским правительством в Лондоне встали тяжелые проблемы. Оно не имело материальных возможностей воспротивиться решениям Москвы, зато морально было вооружено той мрачной решимостью, которую века угнетения сообщили польским сердцам. По правде сказать, генерал Сикорский, председатель Совета министров и главнокомандующий, сначала попытался достигнуть соглашения с Советами. В то время когда вермахт находился у ворот Москвы, это соглашение казалось возможным. Большому количеству польских солдат, взятых в плен русскими в 1939, было разрешено отправиться на Средний Восток вместе с их командующим генералом Андерсом, а Сталин принял более умеренный тон в переговорах о границах и будущих отношениях. Теперь же картина была совсем иная, так же как иной была и карта военных действий. И поляков снова охватили неприязнь и страх, которые внушали им русские. Весною 1943 они официально — с некоторой видимостью оснований обвинили их в том, что три года назад они уничтожили в Катынском лесу десять тысяч военнопленных польских офицеров[88]. Сталин в негодовании порвал дипломатические отношения с Польшей. В это время, то есть в июле 1943, генерал Сикорский, возвращаясь из Египта, где он инспектировал войска Андерса, погиб в результате воздушной катастрофы, происшедшей в Гибралтаре. Этот выдающийся человек пользовался достаточно большим престижем, чтобы усмирять страсти своих соотечественников, и достаточно большой международной известностью, с которой приходилось считаться. Он был незаменим. Сразу же после его смерти кризис в отношениях между Россией и Польшей принял характер острого конфликта.
Однако новое польское правительство устами своего главы Миколайчика[89] обещало, что после освобождения власть в Варшаве будет учреждена в таком составе, который гарантирует Москве добрососедские отношения. Что касается границ, то он не отвергал заранее никаких проектов, а только заявлял, что этот вопрос может быть разрешен лишь при заключении мирного договора. Миколайчик дал приказ вооруженным силам Сопротивления сотрудничать с Советской Армией. Наконец, он обратился к Соединенным Штатам и Англии, желая покончить с разногласиями и прийти к решению всех вопросов, повисших в воздухе. Но эти миролюбивые настроения не нашли отклика в Кремле. Наоборот, недовольство русских все усиливалось по мере их продвижения. В январе, по случаю вступления своих войск на польскую территорию, Советы опубликовали декларацию, согласно которой так называемая «линия Керзона» должна была стать восточной границей Польши, а состав лондонского правительства полякам полагалось полностью изменить. В то же время заботами русских был сформирован польский армейский корпус, глава которого — Берлинг — не признавал власти законного правительства; а в Галицию вслед за советскими войсками явился образованный в Москве Польский комитет национального освобождения под председательством Осубка-Моравского.
Было очевидно, что поддержка англосаксами польской независимости была весьма шаткой. В январе 1944 Корделл Хэлл дал уклончивый ответ на просьбу Миколайчика о посредничестве. Рузвельт, которому в этом году предстояло вновь выступить в качестве кандидата на президентских выборах, держался в польском вопросе осторожно, сообразуясь с чувствами поляков, имевшихся среди его избирателей. Но можно было предугадать, что, как только выборы останутся позади, он не захочет связывать руки Сталину. Англичане оказались менее послушными, но было весьма вероятно, что поскольку они равняются на американцев, то в конце концов, по сути дела, уступят, соблюдая, однако, некоторые внешние приличия.
В самом деле, Черчилль и Иден, произнося всякие хорошие слова в защиту независимости Польши, торопили Миколайчика с поездкой в Москву. Посещение состоялось 1 августа — в то самое время, как Советская Армия подошла к Варшаве, а в городе подпольная польская армия под командованием генерала Комаровского[90], именуемого «Буром», начала действия против немцев. После героических боев поляки были раздавлены и обвиняли русских в том, что те не оказали им никакой помощи и даже не разрешили английским самолетам воспользоваться советскими базами, чтобы производить оттуда боевые вылеты для поддержки защитников Польши. За несколько дней до этого польские министры, прибывшие в Москву, услышали от Сталина и Молотова совсем не обнадеживающие ответы на свои просьбы и были уведомлены в том, что между Советским Союзом и Польским комитетом национального освобождения заключено соглашение, которое предоставляло Комитету право управлять освобожденными территориями.
Наше правительство не в состоянии было помешать этому порабощению Польши. Раз мы не действовали совместно с нашими великими союзниками в области дипломатии и не участвовали на равных правах в выработке общих для всех нас стратегических планов, как же могли бы мы добиться от западных держав, чтобы они заняли определенную политическую позицию и приняли определенные решения, которые наверняка спасли бы независимость Польши и в то же время обеспечили бы России ту границу, какой она требовала. Лично я считал вполне приемлемой идею Сталина компенсировать Польше ту ампутацию, которой ее территория подвергается на востоке, приобретением ею земель Пруссии и Силезии. Я хотел только, чтобы неизбежная при этом переброска населения производилась с полной гуманностью. Но я считал необходимым воспрепятствовать намерению Сталина установить в Варшаве диктатуру его почитателей. Я думал, что если бы Америка, Англия и Франция перед лицом всего мира пришли совместно к определенным выводам, и если бы они стали действовать согласованно в этом направлении, влияя на советское и польское правительства, и если бы они в дальнейшем предоставили судам Запада доступ в порты Балтийского моря, а русским судам — в порты Северного моря, то в конце концов им удалось бы возвратить свободу благородной и мужественной Польше.
