Грустная правда заключалась в том, что Антонию было нечего предложить. Положение Клеопатры было чуть более выгодным: в ее распоряжении по-прежнему находились величайшие богатства, до сих пор неподконтрольные Риму. Октавиан не мог достичь своих целей, не заполучив ее легендарные сокровища: золото, жемчуга и слоновую кость. Они давно сделались одной из главных причин войны. Из-за лавины дезертирства изоляция Антония и Клеопатры дошла до того, что им не с кем было посылать корреспонденцию. Вначале пришлось использовать в качестве посланника учителя детей. Третье письмо вместе с изрядным запасом золота доверили пятнадцатилетнему Антиллу. Золото Октавиан оставил себе, а мальчика отправил обратно. Не совсем понятно, в какой мере обе стороны были искренни: Дион предполагает, что Антоний и Клеопатра просто оттягивали время и готовились к реваншу. В любом случае предложения были ничуть не менее откровенными, чем ответы на них. Октавиан не мог всерьез рассчитывать, что Клеопатра убьет Антония. Ее брат ничего для себя не добился, убив уже поверженного Помпея. К тому же не было никаких гарантий, что диктатор выполнит обещание. Мог ли он помиловать женщину, которой сам объявил войну, да еще с такими театральными эффектами? Клеопатра не собиралась предавать Антония. Она всегда распознавала ловушки. Нет уж, пусть Октавиан сам избавляется от бывшего шурина.
С последним посланником от Клеопатры Октавиан отправил обратно талантливого переговорщика (так он пытался перехитрить египтянку). Тирс был хорош собой, убедительно говорил и более чем подходил для переговоров с женщиной, которая, по словам Плутарха, «была надменна, гордилась своей неземной красотой», и, как пишет Дион, «считала, что все человечество обязано ее любить». Историк называл Клеопатру маниакально тщеславной, настолько уверенной в собственной неотразимости, что она позволила Тирсу убедить себя, будто Октавиан, с которым она никогда не встречалась, увлечен ею. Царица, пожалуй, переоценивала свое влияние на молодых римских полководцев. Клеопатра провела много времени с этим утонченным интеллектуалом и напоследок осыпала его дорогими подарками. Они подолгу оставались наедине. Чувства Тирса остались для нас тайной, но в Антонии взыграла ревность. Он приказал схватить посла, высечь его и отправил обратно с письмом следующего содержания: человек Октавиана вел себя неподобающим образом. Если его хозяин не согласен с таким наказанием, ему не составит труда получить компенсацию. «Выпори одного из моих дезертиров, — посоветовал Антоний, — и мы квиты».
У Клеопатры тоже было полно дел, но самым главным она считала заботу о возлюбленном. Царица проявляла к незадачливому полководцу удивительную нежность и терпение. Свой тридцать восьмой день рождения она отметила скромно, «как подобало в ее плачевном положении», зато на праздник для Антония в январе не пожалела средств. Римлянин по-прежнему надеялся, что ему будет позволено тихо дожить свой век в стороне от борьбы за власть и политических баталий, но понимая, что его надежда иллюзорна. Клеопатра постралась, чтобы Антоний встретил свой пятьдесят третий день рождения в кругу самых верных друзей, и «многие из тех, кто пришел на ужин бедняками, ушли с него богачами».
На самом деле радоваться было нечему. Октавиан публично продолжал угрожать Клеопатре, а в частной переписке обещал прощение, только, если она убьет Антония. Царица стояла на своем. Она продолжала опыты с ядами, хотя кобры, о которой пишет Плутарх, скорее всего, не существовало. Ей нужен был токсин, который бы незаметно и безболезненно подавлял чувства, так, чтобы со стороны это выглядело как обычный сон. Для эллинистического монарха, хорошо знакомого с ядами и противоядиями, подобного рода увлечения были обычным делом. Клеопатре ассистировал ее личный врач Олимп. В те времена, если бы вам понадобился хороший яд, проще всего было обратиться к александрийскому лекарю. Ни Олимп, ни Клеопатра не могли не знать, что кобра совершенно не годится. Роскошные пиры и попойки продолжались, хотя и под другим названием; Антоний и Клеопатра распустили Общество Отчаянных Гуляк и основали новое, ничем ему не уступающее «пышностью, роскошью и великолепием». То ли это был черный юмор, то ли мрачное отчаяние, но общество это назвали Соратниками Смерти. Те, кто возлежал на мягких дворцовых скамьях, клялись умереть вместе с пригласившими их хозяевами. Под личным контролем Клеопатры рядом с храмом Исиды на узкой песчаной полосе недалеко от дворца было в спешке построено причудливое двухэтажное здание с видом на Средиземное море. То был ее «необычайно величественный и прекрасный» мавзолей.
Зимой наступило небольшое облегчение: стало ясно, что Октавиан не выступит в поход, пока не потеплеет. Полководцу пришлось вернуться с Самоса в Рим, где назревали волнения. Недовольных солдат надо было чем-то занять. Октавиан вернулся на Восток только в начале весны. Навигация еще не началась; диктатор передвигался с такой скоростью, что «Антоний и Клеопатра узнали о его отбытии и возвращении в одно и то же время». В Сирии Октавиана приветствовал новый сердечный друг: стоило его людям высадиться на Финикийском побережье, как Ирод тотчас же отправил им подарки и провизию и разместил уставших путешественников в своем дворце. Он обеспечил Октавиана всем необходимым для предстоящего перехода, совсем как шесть лет назад Клеопатру, только на этот раз по доброй воле. Царь снабдил Октавиана суммой, эквивалентной четырехгодовому доходу египтянки от Иерихона (римляне должны были видеть, что «возможности Ирода были слишком скромны в сравнении с теми услугами, который он оказал»). В начале лета Октавиан прибыл в Пелузий. Его план заключался в том, чтобы одновременно напасть на Египет с двух сторон — из Сирии и из Ливии, — использовав на западе легионы, прежде принадлежавшие Антонию.
В Александрии Клеопатра продолжала свою «странную и безумную жизнь» с Антонием. Этот человек в свое время помог ей возродить империю Птолемеев, а потом довел до полного ничтожества. Возможно, зимой состоялся еще один раунд тайных переговоров. Хотя данные о них разнятся, как Плутарх, так и Дион сходятся на том, что договоренности с Клеопатрой позволили Октавиану пересечь восточную границу Египта, не встретив ни малейшего сопротивления. Эта информация могла исходить от одного и того же враждебного Клеопатре источника: коварная натура египтянки была весьма благодатной темой, которую римляне без конца мусолили еще несколько столетий. Впрочем, царица могла вести двойную игру или попросту смириться с неизбежным. До этого момента она всегда отличалась безжалостным прагматизмом, а теперь ее интересы кардинально разошлись с интересами Антония. Лучшее, на что он мог рассчитывать, это красиво погибнуть в бою. Она же боролась за сохранение династии и спасение страны. Согласно одному источнику, Клеопатра уговорила вражеского военачальника сдаться, а потом позволила Антонию казнить его семью. Впрочем, Октавиан все равно утверждал, что взял Пелузий с боем. Понимая, что силы катастрофически неравны, Клеопатра в душе готовила себя к новым уступкам, если не к прямому предательству. Прежде она отговорила жителей Верхнего Египта создавать ополчение (вероятно, еще рассчитывая на успех переговоров), теперь упрашивала александрийцев не сопротивляться захватчикам. Дион приписывает ей и другой, куда менее убедительный мотив. Он утверждает, что царица поверила рассказам Тирса о том, будто Октавиан ею очарован. И в самом деле, почему он должен отличаться от Цезаря или Антония? Дион настолько зациклен на женском тщеславии Клеопатры, что забывает о ее колоссальном политическом опыте. Он убежден, что царица сдала Пелузий, поскольку ожидала «получить не только прощение и власть над Египтом, но и над всем Римом». Обычно от Клеопатры можно было ждать разумных поступков, Дион же приписывает ей явное безрассудство. Она боролась за свою жизнь, свой трон и своих детей. Клеопатра правила уже двадцать лет и давно распрощалась с иллюзиями. Она понимала, что если Октавиан и был влюблен, то не в нее, а в ее богатство. Свой мавзолей она приказала заполнить драгоценными камнями, украшениями, произведениями искусства, сундуками с золотом, царскими облачениями, запасами корицы и благовоний. Для всех это были предметы роскоши, а для нее — первой необходимости. Все эти богатства были приготовлены к сожжению; уж если Клеопатре суждено погибнуть, пусть богатства Египта исчезнут вместе с ней. Мысли об этом не давали Октавиану покоя.
