Тревожно. Хорошо, что райком в Вёшенской не изменяет. Петр Луговой писателя любит и бережет.
26 апреля 1936 года районная газета «Большевистский Дон» сообщила о том, что в станице Вёшенской начался обмен партбилетов: «Партбилет № 0981052 получил пролетарский писатель Михаил Шолохов, член первичной парторганизации редакции „Большевистского Дона“. В беседе с Шолоховым перед вручением нового партбилета секретарь РК т. Луговой отметил активную работу Шолохова как члена Вёшенской районной партийной организации, члена бюро райкома ВКП(б) и райисполкома. Приняв партбилет, Шолохов сказал секретарю, что высоко ценит звание члена Коммунистической партии».
Высоко ценит и потому не разменивает правду на конъюнктуру.
Вот появляется под его пером в «Тихом Доне» разговор Михаила Кошевого и Григория Мелехова после его возвращения с польского фронта.
«…Григорий сказал:
— Что-то у нас не так… По тебе вижу, не так! Не по душе тебе мой приезд? Или я ошибаюсь?
— Нет, ты угадал, не по душе…
— Враги мы с тобой…
— Были.
— Да, видно, и будем…
— Так ты чего же, Михаил, боишься? Что я опять буду против Советской власти бунтовать?
— Ничего я не боюсь, а между прочим думаю: случись какая-нибудь заварушка — и ты переметнешься на другую сторону.
— Я мог бы там перейти к полякам, как ты думаешь? У нас целая часть перешла к ним.
— Не успел?
— Нет, не схотел. Я отслужил свое. Никому больше не хочу служить. Навоевался за свой век предостаточно и уморился душой страшно. Все мне надоело, и революция и контрреволюция. Нехай бы вся эта… нехай оно все идет пропадом! Хочу пожить возле своих детишек, заняться хозяйством, вот и все…
Впрочем, никакие заверения уже не могли убедить Кошевого, Григорий понял это и умолк. Он испытал мгновенную и горькую досаду на себя. Какого черта он оправдывался, пытался что-то доказать?.. Григорий встал.
— Кончим этот никчемушный разговор!.. Одно хочу тебе напоследок сказать: против власти я не пойду до тех пор, пока она меня за хрип не возьмет. А возьмет — буду обороняться!..
Михаил презрительно усмехнулся:
— Ревтрибунал или Чека у тебя не будет спрашивать, чего ты хочешь и чего не хочешь, и торговаться с тобой не будут…» (Кн. 4, ч. 8, гл. VI).
В трагедии Гражданской войны у каждой стороны — своя правда, и эту правду Шолохов не скрыл.
…Шолохову звонок из Москвы — собирайтесь в Париж на антивоенный конгресс. Решением Политбюро писатель включен в состав Национального комитета борцов за мир — всего 21 деятель. Доверие! Неожиданно для всех он отказался. Доложили Сталину. Приказал обсудить на заседании Политбюро. Оно состоялось в мае и вынесло такой вердикт: «Освободить от поездки в Париж… т. Шолохова согласно его просьбе».
Почему же отказался от столь лестного и почетного поручения? В бумагах причина не указана.
Так вот и живется ему — прославленному уже на весь мир писателю, активному члену райкомовского бюро и отцу большого семейства. В этом году у него появилось в печати немногое: только несколько отрывков из «Тихого Дона» да телеграммы в связи с кончиной тех, кого близко знал — Горького и Островского. И еще опубликовал приветствие героическим бойцам Испании.
Однако же есть на что откликаться и есть чему радоваться. Стахановское движение на подъеме — оно шумно освящено именем Сталина. Москва разработала первый генеральный план реконструкции: будут строиться метро и канал «Москва — Волга». В стране начинаются все новые и новые стройки, — их называют сталинскими. Намечено проложить канал «Волга — Дон». Новый ростовский комбайн будет называться «Сталинец».
Один из немногих писателей, кто не воспел образ Сталина, — Шолохов.
Дополнение. Спустя десятилетия Иван Дзержинский рассказал одну историю Никите Богословскому, и тот использовал ее в своих мемуарных новеллках: «Дзержинский приехал в Москву, чтобы совместно с Большим театром продолжить работу над своей оперой „Поднятая целина“. Театр снял ему комнату, но, к сожалению, без телефона. А его родной брат Леонид, писавший либретто к этой опере, оставался в Ленинграде и посылал Ивану фрагменты текста по почте, а иногда небольшие речитативы персонажей — по телеграфу. Для одной сцены срочно потребовалось изменить в тексте фразу, и Леонид поспешил на телеграф. Телеграфистка прочитала, сказала „одну минутку“, вышла и действительно через минуту появились два молодых человека в штатском и, крепко взяв недоумевающего либреттиста под руки, отвезли его куда следует, где бедняга промаялся двое суток, пока в этом деле разбиралось высокое начальство. Текст телеграммы, предназначавшийся в опере для какого-то классового врага, был примерно таков: „Оружие храним надежно тчк готовы начать по приказу тчк уверены в победе тчк с нами бог“».
Шолохов взял на себя смелость написать Сталину о том, как Дон втащили в новую беду — в репрессии! Луговой оставил о том времени мрачное свидетельство: «Крайкомовцы не забыли обиду на Шолохова и на меня за наши действия через их головы в годы известных перегибов. Они начали подсылать в район людей с заданием…»
Эти деяния «людей с заданием» подтверждены не только Луговым. Вскоре он уже не был главой района. Вместо него прислали некоего Капустина, верного прислужника крайкома.
Пять писем отправил Шолохов Сталину, когда окреп в мысли, что больше некому спасать Дон от репрессий. Эти письма являлись государственной тайной до 1993 года.
Одно из них — особое в биографии творца. Выделяется не только потому, что огромно — даже при книжной перепечатке 22 страницы. В нем нет никаких писательских эмоций — факты и только факты.
На письме дата — 16 февраля 1938 года. Но оно необходимо именно в этой главе, ибо ведет отсчет злодеяний именно с 1936-го, хотя упоминаются и предшествующие годы. Итак, Сталин читает о том, как начиналось преследование лучших партийцев и его, писателя:
«…После того, как в 1934 г. я рассказал Вам, т. Сталин, о положении в колхозах Северного Дона, о нежелании крайкома исправлять последствия допущенных в 1932–33 гг. перегибов, после решения ЦК об оказании помощи колхозам Северо-Донского округа, Меньшиков, Киселев и др. окончательно распоясались. Меньшиков установил систему подслушивания телефонных разговоров, происходивших между мной и Луговым, завел почти неприкрытую слежку за нами; вкупе с Киселевым и др. они стали на бюро РК открыто срывать любое хозяйственное или политическое предложение, исходившее от Лугового или меня. Работать стало невозможно… В крайком, в ЦК посыпались клеветнические заявления на Лугового, меня и других коммунистов, боровшихся с вражеским руководством крайкома. Не было ни одного бюро РК, где бы мы не сталкивались с прямым и скрытым противодействием».
