Среди американцев, о которых пишет Антонина Ксаверьевна, был вице-консул Соединенных Штатов, Ф. С. Сальвадор. Пользуясь своим официальным положением, он выдал Бакунину паспорт, весьма нужный при его деятельности.
Документ этот выглядел довольно своеобразно.
«Консульство Соединенных Штатов Америки
Неаполь
Всем, кому настоящее будет предъявлено, привет. Я, нижеподписавшийся, консул Соединенных Штатов Америки, сим предлагаю всем, до кого это относится, чинить свободный пропуск дворянину Михаилу Бакунину, сопровождаемому его женой, в его путешествии по Италии, Германии, Франции и Испании. Предъявитель сего гражданин Соединенных Штатов, и прошу в случае надобности оказывать ему всякую законную помощь и покровительство.
Дано за моею подписью и с приложением моей консульской печати в Неаполе сего числа 15 апреля 1866 г. и в девяностый год независимости Соединенных Штатов Америки.
Ф. С. Сальвадор, вице-консул».
Далее вместо фотографии шли приметы: «Возраст — 51 год, рост — 6 1/2 футов англ. дюймов. Лоб — большой. Глаза — серые. Нос — обыкновенный… Волосы — седые. Цвет лица — светлый».[320]
В Неаполь к Бакунину с письмом от Герцена и Огарева приехал Григорий Николаевич Вырубов — ученый и публицист.
28 июня 1866 года Бакунин писал Герцену: «Несколько слов твоих через В[ырубова] получил и рад был с ним познакомиться. Он, кажется, порядочный человек. Напоминает мне своею контовскою доктриною мою юность, когда я горячку порол во имя Гегеля, так же как он порет ее теперь во имя позитивизма. Но Конт перед Гегелем впереди, — напрасно только молодой друг наш возводит его на степень абсолюта».[321]
Герцен характеризовал Вырубова как человека чистого и доброго, но «он доктринерством съел свое сердце и к окружающему относится, как адвокат или прокурор».
В первое время знакомства Бакунин как будто не вполне доверял Вырубову, и, когда — пишет последний — являлись к нему «странные таинственные личности, он объяснял, что у него важное совещание, и просил посидеть с Тосей, которая обыкновенно была на балконе и любовалась звездами… Она тотчас же закидывала меня целым рядом вопросов: сколько вообще звезд? Есть ли на них люди и какие они? Где конец мира и как создался этот мир? — и тому подобными неразрешимыми загадками, очень интересующими людей, ничем путным не занимающихся и не имеющих никакого серьезного дела».[322]
Вскоре, однако, Бакунин решил, что поклонник Конта вполне подходит к тому, чтобы стать членом «Братства». Однажды он вручил ему «объемистую рукопись» (очевидно, «Революционный катехизис»), попросив держать ее содержание в строгой тайне.
«На другой же день, — пишет Вырубов, возвращая Бакунину этот странный документ, — я ему объяснил, что терпеть не могу политических конспирации… Но Бакунин не так-то легко выпускал из рук намеченную жертву.
— Вы видели, у нас есть члены-соревнователи, вовсе не обязанные вступать в какие-либо заговоры, а только помогающие словом или пером распространению наших идей. Вам надо непременно записаться в их число.
— Пожалуй, только вот эти клятвы на кинжалах очень уж мне не нравятся.
— И не нужно их! Это мы для итальянцев придумали; мы довольствуемся вашим словом. Согласны?
— При таких условиях согласен.
Он встал, торжественно провозгласил, что принимает меня в члены всемирного братства, крепко обнял и прибавил:
— Теперь, как новый брат, вы должны заплатить 20 франков.
При этом практическом финале я не мог удержаться от смеха, да и он улыбнулся своей доброй, приятной улыбкой».[323]
Если Вырубов принял бакунинскую проповедь скептически, то другая представительница русских в Неаполе, княгиня Зоя Сергеевна Оболенская, отнеслась к его идеям весьма восторженно. Это была экзальтированная дама, которая, по характеристике Вырубова, «представляла собой странную и только в России возможную смесь барского самодурства и ультракрайнего радикализма».
Из этих двух качеств Бакунин видел только последнее. «Она принадлежит к редкому числу тех женщин в России, — писал он, — которые не только сердцем и умом, но также и волей, а когда нужно и делом, сочувствуют нам».[324]
Муж Зои Сергеевны был московским гражданским губернатором и, как считал Бакунин, «честным фанатиком новоправославного, демократически-государственного, поляко-поедающего направления». Оставив его в России, княгиня забрала детей и обосновалась близ Неаполя, на острове Иския. Вместе со всем своим многочисленным штатом занимала она половину большой гостиницы. Тут были разноплеменные гувернеры и гувернантки, горничные, лакеи и даже привезенный из России домашний доктор.
Но «княжеская» эта жизнь продолжалась недолго. После того как Оболенская отказалась вернуться в Россию, швейцарская полиция по требованию ее мужа отобрала у нее детей, а русские власти лишили ее довольно крупного состояния. Вскоре вышла она замуж за Валериана Мрочковского. Бывший киевский студент польского происхождения, он участвовал в польском восстании, затем жил в Париже, а в 1865 году приехал в Неаполь, где, познакомившись с Бакуниным, и вошел в его «Братство».
У княгини Оболенской собирались и другие русские, бывавшие в Неаполе. Встречался Бакунин здесь с братьями А. О. и В. О. Ковалевскими, с одним из которых, а именно Владимиром Онуфриевичем — знаменитым впоследствии ученым, познакомился еще в 1861 году в доме Герцена.
Этот чистый, искренний и глубоко порядочный человек в то время тяжело переживал клевету, опутавшую его имя. В революционной среде Петербурга и эмиграции был распущен слух о том, что он агент III отделения.
«Я просто теряюсь, когда подумаю, что достаточно одной сплетни, пущенной каким-нибудь скотом, — писал Ковалевский, — чтобы заставить подозревать человека, которого знают целые года. И знаете, какое одно из главных обвинений; зачем я не арестован, когда арестованы так многие. Этим людям, чтобы убедиться в том, что я не шпион, хотелось бы, чтоб меня выпороли в III отделении и сослали в каторжную работу, но доставить подобное доказательство я, по всей вероятности, воздержусь».[325]
Бакунин и Герцен пытались помочь Владимиру Онуфриевичу рассеять клевету. Для этого нужно было найти первоисточник слухов, что было совсем не просто. Н. И. Утин, публично обвинявший Ковалевского в доме Оболенской, отказался сообщить Бакунину источник своей информации. Тогда Бакунин ему заметил, «что обвинять громко человека в шпионстве, не называя своих источников и не приводя положительных доказательств, не благородно, не честно, а также и не совсем безопасно».[326]
