А пока всеобщее внимание по ту и по эту сторону линии фронта и даже на далёких Британских островах было приковано к сражающейся и погибающей Варшаве. Хотя всем было давно, если не изначально, понятно, что восстание обречено…
Вот что 23 сентября телеграфировал из Москвы в Вашингтон президенту США Рузвельту американский посол в Москве Аверелл Гарриман:
«Сегодня вечером я спросил у Сталина — насколько он удовлетворён сейчас ведущимися Красной Армией боями за Варшаву. Он ответил, что ведущиеся бои пока не принесли серьёзных результатов. Из-за сильного огня германской артиллерии советское командование не смогло переправить свои танки через Вислу… Сталин добавил, что восставшие всё ещё продолжают сражаться, но их борьба доставляет сейчас Красной Армии больше трудностей, чем реальной поддержки».[307]
И вскоре во всей этой истории была поставлена точка. Большая и кровавая.
«2 октября командование АК капитулировало. Немецко-фашистские войска жестоко расправились с участниками восстания и мирным населением. Большая часть жителей Варшавы была отправлена в концлагеря и на каторжные работы в Германию. В ходе боёв и от террора оккупантов погибло свыше 200 тысяч человек; почти полностью была разрушена Варшава».[308]
Политика дело весьма циничное, а нередко даже подлое. Союзники прекрасно понимали, что сейчас, когда война вступает в свою финальную фазу, ссориться из-за Польши не имеет смысла.
Поэтому в цитированной выше телеграмме были и такие слова:
«В первый раз Сталин высказал при мне свои симпатии в отношении восставших. Он сказал, что командование Красной Армии имеет контакты с каждой их группой, как по радио, так и через связных, пробивающихся в город и обратно. Причины того, почему восстание началось преждевременно, теперь понятны. Дело в том, что немцы собирались депортировать из Варшавы всё мужское население. Поэтому для мужчин просто не было другого выбора, как взять в руки оружие. Иначе им грозила смерть. Поэтому мужчины, входившие в повстанческие организации, начали борьбу, остальные ушли в подполье, спасая себя от репрессий. Сталин ни разу не упомянул при этом о лондонском правительстве…»[309]
План «депортировать из Варшавы всё мужское население» выглядит фантастически нелепо. Очевидно, фюрер вообще обалдел — иное объяснение подобрать трудно… Если, конечно, поверить вышесказанному.
А ведь раньше, как мы помним, в обращении советского правительства к британскому говорилось однозначно: «…за варшавскую авантюру, предпринятую без ведома советского военного командования… несут ответственность деятели польского эмигрантского правительства в Лондоне».
Но второй фронт в Европе был открыт, так что обижать союзников по пустякам не следовало. Да, цинично! А что делать?
При этом не будем забывать, что в боях за освобождение Польши от гитлеровских захватчиков Советский Союз потерял порядка 600 тысяч человек.
* * *
В своей книге Иван Золотарь пишет о том, что в принятом им отряде была радистка Галя Литвиненко: «Стройная и тоненькая, с двумя косами, она даже в мешковатом, полинялом комбинезоне была очень привлекательна и напоминала собой молоденькую ёлочку.
Многие молодые партизаны пытались добиться её благосклонности. Но из всех она предпочла одного Алексея. Когда им случалось бывать наедине, они с увлечением рассказывали друг другу о своём детстве, делились мыслями, мечтами. Постепенно их привязанность друг к другу переросла в любовь. И когда они поняли это, стали почему-то сторониться друг друга, то ли боялись осуждения товарищей, то ли их робость была им помехой».[310]
Итак, мы впервые касаемся личной жизни Алексея Ботяна. Неудивительно, он же не принадлежит к нашим так называемым «деятелям культуры», давно уже превратившим свою личную жизнь в «общественное достояние», интересующую публику гораздо больше, нежели их «творчество». Но мы, как люди от всей этой «культуры» достаточно далёкие, считаем, что личное — оно личное и есть, публично обсуждать эти вопросы не принято. Ну да, такой старомодный взгляд — так ведь и герой наш давно уже разменял десятый десяток. Поэтому о личной жизни мы Алексея Николаевича не расспрашивали, но кое-что, полученное из иных источников, рассказать можем… Кстати, там нет ничегошеньки по-настоящему секретного!
В частности, Валентин Иванович, когда в 1968 году побывал с ним в Польше (об этом визите мы вспомним в своё время), встречался там с полковником Висличем — тем самым, который был поручиком в 1944-м и вместе с группой Ботяна брал Илжу.
«Он мне тогда рассказывал про свою первую встречу с Ботяном, как они познакомились, — говорит Валентин Иванович. — Ему пришлось буквально пробиваться к Алексею, всем объясняя, что он — польский партизан из Армии Людовой и ему это крайне необходимо. И вот, последний, так сказать, этап — землянка, палатка, уже не знаю что, где находился Ботян, но тут поручика останавливает его ординарец — девушка Галя, и не пускает. Мол, командир отдыхает! Всё-таки Вислич сумел её убедить и прошёл. Он мне так рассказал: «И я вижу, как отдыхает командир… Ботян лежит на спине, на груди у него ППШ, палец на спусковом крючке — и он мирно себе спит…».
Мы с Валентином Ивановичем обсуждали всегдашнюю готовность Ботяна к бою, но факт присутствия ординарца Гали запомнился.
Как развивались дальше их отношения — это, опять-таки, сугубо личное дело нашего героя. Они были молоды, не жаловались на здоровье, но вокруг каждодневно свистели пули, и было очень понятно, что любой день может стать последним. Поэтому жизнь воспринималась гораздо острее…
Иван Золотарь пишет: «С правой стороны сарая, вдоль наружной стены, в двух палатках уютно устроились наши женатики: в одной Алёша с радисткой Галей, в другой Панфилов с Ганкой. Эту любовь, рождённую на трудных партизанских тропах и закалённую в тяжёлых испытаниях, берегли не только они сами, но и все партизаны. Я видел, как в то утро, проходя мимо их палаток, партизаны умолкали, чтобы не нарушить так редко случавшуюся в нашей суровой партизанской действительности идиллию семейного покоя…»[311]
Очевидно, они были счастливы — и это замечательно! Но об этом, повторим, мы с Ботяном не разговаривали — это его, сугубо личное, чего касаться не стоит. Поэтому и вопроса о том, что же было дальше, мы ему не задавали.
Зато генерал-майор Ростислав Михайлович, достаточно старый друг Ботяна, хотя и лет на двадцать его моложе, рассказал о таком случае: «Однажды, когда мы вместе работали в Берлине, Алексей Николаевич мне говорит: «Вот, книга вышла — там про меня написано!» Дал мне эту книгу «Друзья познаются в беде», я её с интересом прочитал, жена взяла почитать, и ей тоже понравилось… И вот как-то идём мы с женой и с маленьким ребёнком в знаменитом Карлсхорсте, гуляем. Навстречу идёт Ботян. Моя жена тогда ещё не была с ним знакома. Тут он сразу: «Ой, какой малыш!», пятое-десятое — он всегда такой внимательный, и уже кажется, что они давным-давно знают друг друга… Ну, жена и говорит: «Алексей Николаевич, я тоже прочитала книжку про вас, хорошая книжка! Я как увижу Галину Владимировну, ей обязательно скажу: «Как же у вас, оказывается, романтично всё было!»…
