Как видно по напечатанным письмам дяди к Наталье Николаевне из Москвы, куда он ездил в конце сентября недели на три, Пушкин намекает ей, хотя и в шуточном дружеском тоне, на то, что ее беседы с посторонними кавалерами ему не совсем по нутру, а в письме от 27 сентября говорит между прочим: «Нехорошо только, что ты пускаешься в разные кокетства: принимать П…а тебе не следовало, во-первых, потому, что при мне он у нас ни разу не был, а во-вторых, «хоть я в тебе и уверен», но не должно свету подавать повод к сплетням». От 30-го числа дядя шутит следующим образом: «Мы (т. е. Пушкин и Баратынский) всякий день видимся. А до жен нам и дела нет. Грех тебе меня подозревать в неверности к тебе и в разборчивости к женам друзей моих. Я только завидую тем из них, у коих супруги не красавицы, не ангелы прелести, не Мадонны etc. etc. Знаешь русскую песню: «Не дай Бог хорошей жены, хорошу жену часто в пир зовут, а бедному-то мужу в чужом пиру похмелье, да и в своем тошнит»…»
В заключение не могу не заметить, что, по словам моей матери, Наталья Николаевна, будучи нрава довольно веселого, любила иногда подшучивать над родными и хорошими знакомыми, и подшучивать над ними в глаза, а никак не за глаза, зачастую, впрочем, не разбирая, в игривом ли расположении духа ее слушатели или нет. Она вообще любила в веселых беседах их поддразнивать (les taquiner), не думая их обижать, вероятно, и вышеприведенные намеки мужа были не чем иным, как результатом того же добродушного поддразнивания, которое, однако, Пушкин терпеть вообще не мог, будь подобное поддразниванье словесное или письменное. Короче, покойная моя тетка не поняла мужа с этой стороны как следует, не постигнув его до крайности неровный характер, характер притом подозрительный, мнительный. И без поддразниваний в шуточном тоне он был ожесточен серьезными поддразниваниями «добрых людей», которые и тогда уже были не прочь утопить Пушкина в столовой ложке, выжидая только удобного для этого случая.
Александр Сергеевич останавливался в Москве у своего друга Павла Воиновича Нащокина, посещал, как выше сказано, Сонцовых, Евгения Абрамовича Баратынского, Михаила Петровича Погодина, которого впоследствии приглашал помогать ему в архивных трудах[159], но занят был преимущественно исполнением своих литературных предприятий. «Мне пришел в голову роман (вероятно, дядя имел тогда в виду «Капитанскую дочку»), – пишет Пушкин Наталье Николаевне, – и я, вероятно, за него примусь; но покамест голова моя кругом идет при мысли «о газете». Как-то слажу с нею? Дай Бог здоровья Отрыжкову (так дядя прозывал всегда Наркиза Ивановича Отрешкова, о котором я упоминал выше); авось вывезет».
Не распространяясь подробно о том, как мой дед и бабка привыкли в конце концов к мысли, что разлуки с дочерью рано или поздно им не миновать, и не описывая подробно последние дни пребывания Ольги Сергеевны в Михайловском, скажу, что моя мать покинула родительский очаг 6 октября 1832 года, недели за полторы до возвращения дяди Александра из Москвы в Петербург, где он опять переменил квартиру, поселившись в более для него удобной, хотя и более дорогой, на Большой Морской, в доме тогдашнего богача Жадимеровского.
Ольга Сергеевна выехала 6 октября из Михайловского во Псков, куда ее провожали, кроме родителей, и воспетые дядей ее подруги, обитательницы Тригорского, Анна Николаевна Вульф, сестра ее Евпраксия Николаевна Вревская, их мать Прасковья Александровна Осипова и кузены Ганнибалы – Семен Исакович и Вениамин Петрович; по милости неизменной веселости всей этой беззаботной компании, настроившей на мажорный тон расположение духа как стариков Пушкиных, так и уезжавшей, разлука обошлась без лишних патетических сцен со стороны Сергея Львовича и Надежды Осиповны; дед удалился в угол и тихо заплакал, прослезилась и бабка, после чего оба стали проклинать Варшаву и Польшу. При окончательном расставаньи Сергей Львович написал любезное письмо Николаю Ивановичу, а Надежда Осиповна, не сказав о зяте, по обыкновению, ни полслова, вручила дочери только записку Льву Сергеевичу и просила ее поклониться брату «тригорских соседок» – Алексею Николаевичу Вульфу.
Из Пскова Ольга Сергеевна отправилась в дальнейший путь на Варшаву чрез Динабург, Вильно и Брест-Литовск, в сопровождении двух прислуг; ехала на почтовых, но в собственной карете, приобретенной на часть выхлопотанных Александром Сергеевичем у Сергея Львовича денег.
Последнее письмо Ольги Сергеевны Николаю Ивановичу, где она сообщает ему все изложенное мною выше, помечено из Динабурга.
По приезде Ольги Сергеевны в Варшаву открывается постоянная, последовательная с нею переписка деда и бабки. Сергей Львович и Надежда Осиповна сообщают ей в стройном, систематическом порядке события, касающиеся как их семейного очага, так и обстоятельств, случившихся с покойным нашим поэтом. Переписка эта и послужила мне главным основанием при ведении настоящей хроники с конца 1832 по 1836 год, т. е. до кончины бабки. Рассказы же о событиях 1837 года, заканчивающие отдел моих воспоминаний, основаны преимущественно на записанных мною словах моих родителей и дополняются как изустными сообщениями лиц, стоявших более или менее близко к Александру Сергеевичу, так и несколькими письмами остававшегося в живых Сергея Львовича. Передавал он моим родителям, кроме письменных сообщений, и изустно немало фактов, слышанных мною от Ольги Сергеевны и Николая Ивановича впоследствии, когда он их посетил в 1842 и 1846 годах.
«Милые бесценные мои дети, Оля и Леон, – пишет Надежда Осиповна от 20 октября. – Пишу вам в Варшаву обоим: вы теперь вместе. Благодарю тебя, Оля, за оба письма из Динабурга и Бреста. Они были мне хотя и грустным, но все-таки большим утешением в первые дни горькой разлуки с тобою, от которой не могу еще опомниться, а ты, милый Леон, будь в нас уверен: сделаем все, что сочтем возможным вывести тебя из настоящих твоих денежных затруднений, лишь бы ты взял себе отпуск, а там совсем у нас поселился. Слава Богу, внес и ты долю в бессмертный венок последних подвигов славной русской армии! Весьма и весьма уже долго ведешь кочующую жизнь без определенной до сих пор будущности, и утешь нас, бедных твоих стариков! Александр возвратился в Петербург, но у нас в Михайловском не будет. Собственноручных от него известий и после нашей с тобой, Ольга, разлуки от него не было, статься может и писал, но письма не дошли, сведения же о его возвращении получили от П. А. Осиповой, а она от третьего лица (par une personne tierce). Таким образом мы только от нее узнали, что он приехал из Москвы с мучительным ревматизмом в правой ноге, но, несмотря на это, возится с переборкой на новую квартиру; узнали мы и то, что у его Наташи показались опять некоторые признаки беременности, чему Александр очень рад. Лишь бы берегла себя, не то он с ума сойдет от беспокойства.
