У нас действительно работал прекрасный горняк, на самом деле картавил, была у него слабость – выпивал, из-за этого и погиб через несколько лет, выпав из вертолета. Но это случится потом, а теперь, прилетев с гостем в Аян, знакомя его с Радиным, Федоров представил спутника: «Это наш новый парторг», – и тихонько добавил, чтобы слышал только горняк: «Когда будешь говорить, наклоняйся ближе к уху, он плохо слышит». Можно представить, как тот шарахался при каждом наклоне к нему картавившего Радина.
В другой раз Федоров и новый секретарь летели на участок Володи Топтунова. И тут Федоров говорил, как бы между прочим: «Замечательный человек… К несчастью, у него открытый сифилис». Когда прилетели на участок, и Топтунов пригласил нового секретаря пожить у него в квартире, тот предпочел большую часть ночи прогуливаться по поселку.
Вопрос Сережи Зимина «Он хоть умный?» напомнил мне другой эпизод, случившийся в поселковой гостинице. Это был барак, в котором стояли в два ряда 30 коек и были две железные печки. Десятка два наших старателей и летчики двух самолетов Ан-2 только побросали на кровати свои вещи, как входят две девчонки лет по пятнадцать. Одна из них, обращаясь ко всем, говорит: «Кто хочет?» Общий смех, летчики и горняки знают друг друга. А секретарь парторганизации – он всегда секретарь! – возмутился: «Как нам не стыдно!» Девчонка посмотрела на него с жалостью: «Красивый, а дурак!» Печки в бараке топились, было жарко, девочки ходили голыми. Секретарь, наверное, покинул бы барак, но на улице было холодно. А лихая девчонка время от времени вызывающе подходила к его койке, улыбаясь: «Красивый, а дурак!»
Федоров был мастером на розыгрыши. В Якутии, в Аянской автоколонне, которая работала с нашими шоферами, был алданский механик по имени Олег. Бывают такие люди, которых окружающие терпеть не могут. Вероятно, к ним относился и Олег, успевший напакостить всем. Шоферы настолько ненавидели его, что однажды, ругаясь с ним, пригрозили: «Если будешь таким, то точно когда-нибудь станешь не Олегом, а Ольгой». Однажды над ним подшутили довольно зло. Нужно сказать, что, если так по-сволочному поступили бы с другим человеком, шутника могли буквально разорвать. Тот же Федоров вернулся из Алдана, где жила жена этого механика, и рассказал историю в кругу шоферов, но так, чтобы слышал Олег. В Алдане, говорил Федоров, он познакомился с симпатичной женщиной (назвал имя жены Олега), был у нее дома. И Федоров начал рассказывать с подробностями, о которых постарался разузнать в Алдане, какая в квартире мебель, какие книги, даже какая кошка. Механик, не дослушав рассказ, схватил машину и рванул в Алдан. А расстояние от Белькачей до Усть-Маи, от Усть-Маи до Якутска, от Якутска до Алдана – полторы тысячи километров… И такими бывали «шутки».
Женя Луговой, работавший главным инженером, додумался в присутствии первого секретаря Аяно-Майского райкома партий) рассказать анекдот о том, как русский и якут на охоту собирались. Тот обиделся: «Чтобы вы знали, якуты никогда не были дурнее русских. И даже англичан!»
Лугового я за глупость отчитал, а в голове вертелось лагерное: «Этап пришел – два фраера и якут». И вспомнился еще один «представитель власти».
С пилотом Сашей Ногтевым мы летали очень часто. Позже он стал командиром Ту-114 на маршруте Москва – Хабаровск. А в тот раз вылетали из района в Якутск, загрузившись мороженой рыбой. Экипаж очень торопился. Смотрят – на рыбе лежит, свернувшись, человек. Второй пилот пинает его ногой, спрашивает: «Ты как сюда, бога мать, попал?» Тот, совершенно пьяный, бормочет: «Кеска… депутат… комперенция…» – и ни слова больше. Пилот снова спрашивает его, ответ тот же: «Кеска… депутат… комперенция…»
«Что с ним делать?» – спрашивают у командира. «Тащи его, суку, за ноги!» По мороженой рыбе Кешка легко скатывается и остается на полосе.
Когда прилетели в Якутск, к самолету подъезжает легковушка; у командира спрашивают: «Где депутат? С вами должен был прилететь». «Наверное, остался там, в поселке», – пожимали плечами летчики.
К середине 70-х годов вся хабаровская золотодобыча держалась на двух артелях – «Востоке» и созданном нами же «Амуре». По ходатайству комбината «Приморзолото» группу старателей представ вили к правительственным наградам. Не скажу, что мы были честолюбивы, поощрениями нас особенно не баловали, но распространившаяся по участкам новость радовала даже тех, кого в списка счастливчиков не было. А я в этих списках был, да еще на первом месте. Меня представили к ордену!
Когда я уже находился в Москве, мне позвонил мой заместитель Геннадий Комиссаров: первый секретарь Аяно-Майского райкома партии, который должен был визировать список представляемых к наградам, мою фамилию вычеркнул.
У меня потемнело в глазах.
Я нисколько, на самом деле, не дорожил ожидаемым орденом или медалью, но никогда мне не было так больно и обидно. Ведь это же я создал артель «Алдан», теперь переименованную в «Амур», и артель «Восток» тоже создал я, а не кто-то другой. И опять же я – простите, но именно я! – первый организовал добычу золота в этих районах. За что ко мне так?!
Разве моя обида не понятна?
Я позвонил в «Главзолото» Владимиру Григорьевичу Лешкову и попросил направить меня куда угодно в другой регион. Он поговорил с Иркутском (когда-то он начинал в тресте «Лензолото» техническим руководителем) и предложил мне организовать артель на Ленских золотых приисках. «Там отличные места!» – убеждал он.
Вскоре я прилетел в Хабаровск и зашел в «Приморзолото» к Борису Николаевичу Нестерову.
– Да ты что! – директор комбината был ошеломлен. – Что произошло?
Я не стал вдаваться в подробности.
– Борис Николаевич, мы прекрасно работали вместе столько лет. Если не хочешь со мной поругаться навсегда – отпусти.
– Но за тобой потянутся люди!
– Обещаю, артель «Восток» будет работать, как прежде. Председателем предлагаю
Геннадия Малышевского. Уверяю, он справится.
До разговора с Нестеровым я успел слетать в Иркутскую область, на берега Витима и его притока Бодайбо, посмотреть Ленские золотые прииски, где до революции было одно из крупнейших золотодобывающих предприятий Восточной Сибири. Ленским расстрелом 1912 года исчерпывались тогда мои представления о территории, где мне предстояло опять все начинать с нуля.
Золото Хомолхо и вокруг.
Зафесов и Ашхамаф.
Высоцкий у старателей.
Двое в работе над «черной свечой».
Остановка на станции Зима.
Володя, Марина, Таганка.
Снова по колымскому тракту.
