Я ссылался на Уголовно-процессуальный кодекс и говорил, что буду делать заявления об отказе от адвоката непрерывно, пока адвокат не будет выведен из процесса. Шальман изложил свою позицию: если подсудимый отказывается от его услуг, он не вправе их ему навязывать. Прокурор вновь согласился со мной, также сославшись на статью закона и мое право защищаться самостоятельно.
На сей раз сопротивление было сломлено. Судье очень хотелось сохранить красивую картинку приличного суда, но делать было нечего – пришлось согласиться слушать дело без моего защитника. Евгений Самойлович торопливо сложил свои бумаги, оставил мне с разрешения судьи свой УПК, грустно попрощался со мной и как-то очень поспешно покинул зал суда, не пожелав даже остаться в качестве слушателя. Возможно, он опасался, что его опять запихнут в какую-нибудь комнату, как это было во время суда над Орловым.
Я больше не был связан договоренностями с адвокатом и мог делать что угодно, не боясь подвести его. Все-таки странно была устроена советская жизнь, в которой подсудимый должен был думать о том, как бы не навредить своему адвокату.
Моя партия в этом спектакле заканчивалась, и я перешел к самому приятному: мне предстояло хлопнуть дверью. В самом деле, с какой стати участвовать в процессе, в котором нет никаких шансов доказать свою невиновность? Они превратили суд в фарс, а я доведу его до абсурда. Первый шаг я уже сделал, отказавшись от адвоката, теперь надо попытаться устранить из дела судей и прокурора. Понятно, что не получится, но эта формальность необходима.
«Я считаю, что нарушение вами, граждане судьи, и вами, гражданин прокурор, уголовно-процессуального закона, в частности ст. 18 УПК РСФСР, предусматривающей гласность судебного разбирательства, и ст. 20 УПК РСФСР, вменяющей в обязанность судей и прокурора всесторонне, полно и объективно исследовать обстоятельства дела, может быть вызвано только одной причиной – заинтересованностью в деле. Эта заинтересованность, по моему мнению, – безусловное следствие вашей приверженности коммунистической идеологии, вашей подчиненности руководящим партийным инстанциям и вашей профессиональной недобросовестности. Поэтому вы и не можете судить и исполнять законы беспристрастно и объективно. Заявляю отвод всему составу суда и прокурору».
В зале раздались возмущенное бормотание и выкрики. Судья призвал публику к порядку.
Поднялся прокурор.
– Подсудимый отводит не одну кандидатуру, а весь состав суда. Ни один советский суд не сможет вас удовлетворить, – сказал он, обращаясь ко мне. – У нас все судьи одинаковы.
– Да, именно так, – согласился я с прокурором. – У вас все судьи одинаковы.
На сей раз обсуждать мой отвод суд удалился в совещательную комнату. Минут через десять, вероятно, попив чаю, они вернулись в зал и объявили, что отвод отклонен.
Ничего другого не ожидалось. Теперь я устранюсь из дела сам. Заявление об отказе от участия в процессе было приготовлено у меня заранее. Я зачитал его: «Так как суд отклонил все мои ходатайства, судебное разбирательство проходит фактически при закрытых дверях, людям, дающим показания в пользу защиты, не разрешено выступить свидетелями в суде, необходимые мне для защиты материалы не приобщаются к делу, многочисленные процессуальные нарушения не исправляются; так как следствие и суд сделали все от них зависящее, чтобы воспрепятствовать мне защищаться от предъявленного мне лживого обвинения, я заявляю, что отказываюсь принимать какое-либо участие в судебном разбирательстве».
Мое заявление не произвело никакого эффекта. Никто не предлагает мне покинуть зал. Судья лишь заметил, что это никак не отразится на ходе судебного процесса.
Э-э, нет, так не пойдет. Вам придется судить пустое место, меня на скамье подсудимых не будет, решаю я.
– Пора переходить к судебному следствию, – объявляет судья Назаров. – Нет ли у кого еще заявлений, отводов и ходатайств?
– Да, у меня есть, – отвечаю я и зачитываю текст:
«Поскольку я не имею ни артистического таланта, ни юридического образования, то в том спектакле, который вы сейчас собираетесь разыгрывать, вам придется обойтись без моего участия. Я не гожусь даже на роль молчаливого статиста. Оставляю за собой право на последнее слово подсудимого и требую вывести меня из зала суда».
Да, это то, чего опасался судья, – приятно ли «судить», когда в зале суда нет ни адвоката, ни подсудимого? Поэтому Назаров реагирует мгновенно:
– Это не предусмотрено законом. Других заявлений нет?
– Есть, – отвечаю я. – Повторно прошу вывести меня из зала суда. Мне надо в туалет. Меня тошнит.
– Вы больны? Отчего вас тошнит? – неосторожно спрашивает судья.
– Не от чего, а от кого, – уточняю я. – От вида прокурора.
– Ничего, потерпите, выйдете потом.
– Но тошнит-то меня сейчас! – возражаю я.
– Подсудимый, не устраивайте балаган, – едва сдерживается судья, – не хотите участвовать в процессе – не участвуйте. Сидите и слушайте.
Как бы не так!
– Вам все равно придется вывести меня из зала суда. Не хотите по моей просьбе, придется за нарушение порядка.
Судья тем не менее объявил начало судебного следствия и сугубо служебным голосом, без тени эмоций, начал читать обвинительное заключение. Я собрал все свои бумаги и тетрадки в аккуратную стопку и сложил их на скамье. Затем достал пачку «Столичных» и медленно и с удовольствием закурил сигарету. В зале раздались возгласы негодования специфической публики. Судья, на мгновение оторвавшись от текста, метнул взгляд в мою сторону и снова вернулся к чтению обвинительного заключения. Стоявший рядом с барьером сержант конвоя наклонился ко мне и протянул руку.
– Чего тебе? – спросил я громко.
– Убери сигарету, – прошептал он.
– Отвали, – успокоил я его так, чтобы все слышали.
Сержант испуганно повернулся к начальнику конвоя. Офицер, в свою очередь, вопросительно поглядел на судью, но тот делал вид, что ничего не происходит, и продолжал читать. Все успокоились.
Я продолжал курить. Обвинительное заключение было длинным, и вскоре мне пришлось закурить вторую сигарету. Никто уже не возмущался. Похоже, меня не собирались выводить из зала суда за нарушение общественного порядка. Я завоевал себе право курить на скамье подсудимых! Это было неплохо, но не то, что мне нужно. Мне надо было покинуть зал суда.
Я стал пускать колечки дыма. Сначала они медленно поднимались вверх, а затем также медленно летели в сторону прокурора. Они не были антисоветски настроены, просто подчинялись законам конвекции воздуха и летели в сторону окна, туда, где холоднее, а под окном сидел прокурор. Колечки летели прямо на него. Многие в зале отвлеклись от скучной для них речи судьи и стали наблюдать за полетом колец. Зрелище было завораживающее. Кольца дыма постепенно окутали заместителя прокурора Московской области. Дымовая завеса накрыла зал Электростальского городского суда.
