Мао Цзэдуну нравился ограниченный круг произведений искусства, причем исключительно китайского, что он также подчеркивал: некоторые пекинские оперы, картины в манере национальной китайской живописи, каллиграфические надписи. Он, по сути дела, не воспринимал то, что именовалось при нем в КНР западным искусством. Конечно, он непрерывно читал, но в выборе литературы был нацелен либо на внутрикитайские дела, либо интересовался книгами, скажем, о Наполеоне, Гитлере, Сталине. Мао Цзэдун не любил ни кино, ни телевидение. Характеризуя самого себя, он говорил: «Еще до того, как стать марксистом, я уже был китайцем, а став марксистом, я не перестал быть китайцем». Понятна любовь человека к родине; неприятным является лишь подчеркивание нелюбви ко всему некитайскому, а это было в характере Мао Цзэдуна.
По своей натуре Мао Цзэдун был эмоциональным человеком. В своем кругу, с женами, детьми, телохранителями, он позволял себе срываться, когда ему что-то было не по нраву. Со своими супругами Хэ Цзычжэнь и Цзян Цин он был временами просто груб. На свою прислугу, на телохранителей Мао Цзэдун, случалось, орал, не выбирая выражений.
В общении с родственниками Мао Цзэдун иной раз проявлял человеческие чувства. Это происходило в те редкие моменты, когда он не думал о политике, о власти. Но как только он возвращался в эту сферу в своих мыслях, все человеческое отступало, все должно было подчиняться его политическим расчетам.
Мао Цзэдун мог быть чувствительным и даже слезливым, но это соседствовало с принятием самых жестоких политических решений о судьбах людей, об их жизни и смерти, причем такие решения могли касаться и одного человека, и населения страны.
Мао Цзэдуна привлекала молодость. Здесь мог иметь место даже поэтический порыв, проявление минутной сентиментальности. Ему нравилось, чтобы подле него в качестве телохранителей и медсестер работали красивые молодые парни и девушки.
* * *
В характере Мао Цзэдуна была одна особенность. Он мог как бы покаяться, покритиковать самого себя задним числом за несдержанность или за неумение спокойно выслушать оппонента, за ошибки формального характера. Однако внимательный анализ такого рода ситуаций свидетельствует о том, что он поступал так в тактических целях и только на словах; более того, он позволял только самому себе критиковать себя и не допускал критики в свой адрес; если же кто-нибудь критиковал его, то он был чрезвычайно подозрителен и мстителен и своего критика рано или поздно ставил в положение человека, которому уже никогда не удавалось оправдаться.
В то же время все та же жажда власти заставляла его обуздывать в необходимых случаях свой характер. Тут проявлялась другая особенность Мао Цзэдуна: он исключительно хорошо владел собой. Он никогда не позволял себе, если обстоятельства не допускали этого, демонстративного выражения недовольства или гнева. Мао Цзэдун был внутренне не менее эмоционален, например, чем Н.С. Хрущев, но он так держал себя в руках, что складывалось обратное впечатление.
Порой возникает ощущение, что и его самокритика, да и вообще его поведение, особенно на людях, представляли собой «театр одного актера», «театр Мао Цзэдуна». Он любил быть единственным героем на сцене этой своей «пекинской оперы». Он публично сожалел о том или ином своем поступке, каялся с той целью, чтобы это производило впечатление на окружающих. Он прекрасно понимал, что любое его слово и жест в конечном счете станут широко известны. А ведь на самом деле, несмотря на такого рода самокритику, Мао Цзэдун не изменял в дальнейшем ни своего поведения, ни своих позиций по политическим вопросам.
В 1956 г. он впервые плавал в реке Янцзы. Возвратившись в Пекин, Мао Цзэдун говорил Чжу Чжунли (женщине, его лечащему врачу):
– Человек не должен бахвалиться! Вот я сейчас плавал в реке Янцзы слишком долго. Я уже ощущал во всем теле усталость. И все-таки мне хотелось еще похвастаться, и я продолжал плыть. И если бы не Е Цзылун (секретарь Мао Цзэдуна по вопросам быта. – Ю.Г.), который заставил меня подняться на борт сопровождавшего судна, то боюсь, что я просто-напросто утонул бы!
На это Чжу Чжунли, конечно же, улыбаясь, сказала:
– Я не верю. Вы очень хорошо плаваете. Мао Цзэдун заметил:
– Вот и ты не веришь. И другие тоже не верят. Мне такие чувства понятны. Потому-то чем дольше я плыл, тем больше воодушевлялся!
Чжу Чжунли подтвердила:
– Да все просто наперебой стремятся увидеть, как вы смелы и решительны.
На это Мао Цзэдун отреагировал так:
– Ох! На сей раз дело было плохо. Меня подвела гордыня. В нашем мире в любом деле нельзя допускать появления мыслей о своей исключительности. А тут положение было весьма опасным. Благо нашелся человек, который отдал приказ, и счастье еще, что я этому приказу подчинился!
В 1955 г. после корейской войны Пэн Дэхуай при содействии военачальников, да и многих других членов руководства партии, добился введения в армии воинских званий. Мао Цзэдун лично определил, кому быть десятью маршалами КНР.
Сам он склонялся к тому, чтобы в соответствии с мнением того же Пэн Дэхуая, всех остальных руководителей, принять воинское звание генералиссимуса или, если стараться быть ближе к китайскому термину, великого маршала. Именно таким титулом обладали Сунь Ятсен и Чан Кайши. Вероятно, Мао Цзэдун принимал во внимание и то, что в результате Великой Отечественной войны генералиссимусом стал и Сталин.
Однако в самый последний момент, когда мундир с погонами генералиссимуса (или великого маршала. – Ю.Г.) был уже готов, Мао Цзэдун решил, очевидно, остаться равным Наполеону, у которого были его маршалы, но сам он был выше этих званий, существовал в иной системе измерений и ценностей. Мундир генералиссимуса хранится в КНР и поныне. Теперь он – музейный экспонат, свидетель амбиций, честолюбия и победы политических расчетов Мао Цзэдуна.
Любование собой со стороны, вроде как бы выворачивание себя наизнанку, но все для того, чтобы возгордиться еще больше, получить еще одну порцию поклонения и восхищения, – вот каким было поведение Мао Цзэдуна, когда он как бы каялся и занимался самокритикой.
В 1961 г. Мао Цзэдун говорил: «Как оценить сделанное мной? Если бы положительного оказалось семьдесят процентов, а дурного тридцать процентов, то я был бы весьма удовлетворен. Я не скрываю своих недостатков, я не святой». При этом Мао Цзэдун надеялся, что после смерти ему будет дана людьми именно такая оценка.
И это было сказано после того, как голодной смертью, явившейся результатом его политики в первую очередь, погибли десятки миллионов людей.
