17 апреля эмигранты, обученные во Флориде и Гватемале, высадились в заливе Кочинос, но были разбиты в открытом бою: многие погибли, более тысячи попали в плен. Провал задуманного плана стал для новой администрации США катастрофой. Она еще не успела как следует оглядеться, а на международной арене уже пожинала плоды падения своего престижа.
Защита же революции от враждебного могучего соседа стала целью всего кубинского народа.
Идеологический момент был неразрывно связан с национальными чувствами. Знаменательно, что накануне нападения, 16 апреля 1961 года, Фидель Кастро впервые публично заявил, что кубинская революция, начатая два с лишним года назад, носит социалистический характер, а несколько месяцев спустя, 2 декабря 1961 года, Кастро определил кубинскую революцию как марксистско-ленинскую. К более тесному сотрудничеству с нами в немалой степени Кубу подтолкнули сами Соединенные Штаты.
Факт, что в Западном полушарии возникло первое социалистическое государство, стал неопровержимым.
Однако и после всего этого Фидель не превратился в послушного исполнителя приказов Москвы, хотя в западной печати часто стали его так называть. Кастро проводил самостоятельную внешнюю политику, которая не всегда согласовывалась с симпатиями или антипатиями Советского Союза. Так, в то время, когда наши отношения с Пекином находились в состоянии «свободного падения», кубинско-китайские связи процветали; когда в контактах между Москвой и Албанией один взрыв следовал за другим, кубинский представитель поступал по-своему. Однако один фактор оставался постоянным и тревожным: над Кубой по-прежнему висела угроза нового американского нападения.
И действительно, Кеннеди не успокоился. По данным нашей разведки, американцами был разработан новый план удушения Кубы. Для подготовки нового вторжения на остров стали забрасываться и диверсионные группы, оружие и взрывчатка, различные технические средства, для чего использовались всевозможные способы доставки, даже рыбаки.
Широко проводились и другие диверсионные меры внутри страны: уничтожались урожаи сахарного тростника, распространялись эпидемические болезни, создавались вооруженные банды, которые терроризировали население, вербовалась агентура. Нам стали известны маршруты переброски диверсантов и оружия из Флориды, места их высадки и тайники оружия. Все эти сведения мы тут же передали кубинским товарищам. Более того, мы постарались проинформировать влиятельные круги США, что контрразведка Кастро контролирует эти маршруты, благодаря чему оружие попадает не к бандитам и наемникам, а в руки кубинцев.
Кроме того, мы организовали также «утечку информации» о том, что некоторые из заброшенных контрреволюционеров давно перевербованы и ведут с американцами двойную игру для получения от ЦРУ денег и оружия. Эта дезинформация несколько охладила пыл ЦРУ, что значительно, как нам стало позже известно, сократило переброску оружия и агентов на Кубу.
И все-таки мы понимали, что новое вторжение не за горами.
Гарантом кубинской безопасности мог быть только Советский Союз.
Наша страна предоставила Кубе всестороннюю помощь: покупала у нее сахар, а ей поставляла важнейшее оборудование, лекарства и столь нужную нефть. В соответствии с заключенными договоренностями на Кубу были посланы и наши войска. Этот шаг был предупреждением для Белого дома, которое звучало так: отныне, если против Кубы будет применено насилие, Кремль не останется нейтральным. И напоминалось об этом США при каждом подходящем случае.
Но существовала опасность, что недостаточно взвешенные шаги с нашей стороны могли втянуть Советский Союз в тяжелый конфликт.
Соединенные Штаты при существовавшем тогда соотношении вооруженных сил и благодаря географическому положению оказывались в военном отношении наименее уязвимы.
Сила в их руках была огромная, но чувство ответственности не соответствовало тому, которое испытывает остальной мир, сознавая свою собственную уязвимость.
Поэтому мы старались сделать так, чтобы и американцы сами, на собственной шкуре испытывали то давление, которое они оказывают на других. Этому был подчинен и тон некоторых наших сверх меры угрожающих заявлений. Переговоры с позиции силы в 1962 году достигли своей вершины, потому и обе стороны использовали любую возможность усилить свое влияние.
Хрущев и его окружение практически сразу же поняли, что с углубляющейся ориентацией Кубы на Советский Союз у Варшавского договора появился, кроме обязанности защищать остров, и новый шанс в противостоянии с Америкой.
Положение на Кубе стабилизировалось, и становилось ясно, что постоянное присутствие там трех дивизий Советской Армии — примерно в ста пятидесяти километрах от американских берегов — является значительным фактором, который скажется на всей концепции обороны социалистического содружества. Можно было с уверенностью считать, что при первом же ударе, направленном против какой-либо страны — члена Варшавского договора, территория США не останется в стороне. Хотя и до этого боеголовки советских межконтинентальных баллистических ракет сориентированы были на американские цели, теперь американцам пришлось быть на прицеле ядерных ракет среднего радиуса действия, установленных к тому же на близких к США стартовых площадках, — а это совсем иное дело. Кроме военных выгод, такое положение вещей должно было усилить влияние на политическое сознание американцев, заставить их почувствовать, какими страшными последствиями грозила бы возможная война, и предотвратить вторжение США на Кубу.
Имея за спиной большую ударную силу, мы могли рассчитывать на более гладкое проведение некоторых советских предложений и на международной арене.
До самой осени 1962 года советские воинские части, расположенные на Кубе, были вооружены только обычными ракетами среднего радиуса действия. Мысль послать под нос американцам также и ядерные боеголовки понравилась Хрущеву еще и потому, что советское руководство само ощущало ядерное давление в непосредственной близости от своей территории: американские ракеты средней дальности «Юпитер» с 1959 года были размещены в Турции вдоль нашей общей границы.
Решение о том, что советские ракеты с атомными боеголовками будут отправлены на Кубу, принимала очень небольшая группа людей. Вся операция была строго секретной. Я не был в нее посвящен и узнал об этом позже, причем не официальным путем, а через каналы военной контрразведки.
Кроме Никиты Сергеевича Хрущева, окончательное решение принимали министр обороны Родион Яковлевич Малиновский и министр иностранных дел Андрей Андреевич Громыко. Обо всем знали также Леонид Ильич Брежнев и Дмитрий Федорович Устинов. В ведении обоих были вопросы военного производства: у первого — в Президиуме Центрального Комитета КПСС, у другого — в Совете Министров СССР, где последний был заместителем министра по соответствующей части.
