Да и нужно ли это? Ведь природа, увы, отдыхает на детях гениев.
Нам важнее, что живы главные его детища — книги.
Нет в России человека, который не знал бы имени Лермонтова.
Мысли его и чувства живы. Умерло греховное, плотское. Но осталось божественное — душа.
А душа бессмертна. Стало быть, бессмертен и он.
«Умирая — воскресай».
Приложение
Письма Лермонтова
С. А. РАЕВСКОМУ
<Петербург, 27 февраля 1837 г.>
«Милый мой друг Раевский.
Меня нынче отпустили домой проститься. Ты не можешь вообразить моего отчаяния, когда я узнал, что я виной твоего несчастия, что ты, желая мне же добра, за эту записку пострадаешь. Дубельт говорит, что Клейнмихель тоже виноват… Я сначала не говорил про тебя, но потом меня допрашивали от государя: сказали, что тебе ничего не будет и что если я запрусь, то меня в солдаты… Я вспомнил бабушку… и не смог. Я тебя принес в жертву ей… Что во мне происходило в эту минуту, не могу сказать, — но я уверен, что ты меня понимаешь, и прощаешь, и находишь еще достойным своей дружбы… Кто б мог ожидать!.. Я к тебе заеду непременно. Сожги эту записку.
Твой М. L.» * * * Великому князю МИХАИЛУ ПАВЛОВИЧУ
<Петербург, 20–27 апреля 1840 г.>
«Ваше императорское высочество!
Признавая в полной мере вину мою и с благоговением покоряясь наказанию, возложенному на меня его императорским величеством, я был ободрен до сих пор надеждой иметь возможность усердною службой загладить мой проступок, но, получив приказание явиться к господину генерал-адъютанту графу Бенкендорфу, я из слов его сиятельства увидел, что на мне лежит еще обвинение в ложном показании, самое тяжкое, какому может подвергнуться человек, дорожащий своей честью. Граф Бенкендорф предлагал мне написать письмо к Баранту, в котором бы я просил извиненья в том, что несправедливо показал в суде, что выстрелил на воздух. Я не мог на то согласиться, ибо это было бы против моей совести; но теперь мысль, что его императорское величество и Ваше императорское высочество, может быть, разделяете сомнение в истине слов моих, мысль эта столь невыносима, что я решился обратиться к Вашему императорскому высочеству, зная великодушие и справедливость Вашу и будучи уже не раз облагодетельствован Вами; и просить Вас защитить и оправдать меня во мнении его императорского величества, ибо в противном случае теряю невинно и невозвратно имя благородного человека.
Ваше императорское высочество позволите сказать мне со всею откровенностью: я искренно сожалею, что показание мое оскорбило Баранта: я не предполагал этого, не имел этого намерения; но теперь не могу исправить ошибку посредством лжи, до которой никогда не унижался. Ибо, сказав, что выстрелил на воздух, я сказал истину, готов подтвердить оную честным словом, и доказательством может служить то, что на месте дуэли, когда мой секундант, отставной поручик Столыпин, подал мне пистолет, я сказал ему именно, что выстрелю на воздух, что и подтвердит он сам.
Чувствуя в полной мере дерзновение мое, я, однако, осмеливаюсь надеяться, что Ваше императорское высочество соблаговолите обратить внимание на горестное мое положение и заступлением Вашим восстановить мое доброе имя во мнении его императорского величества и Вашем.
С благоговейною преданностью имею счастие пребыть Вашего императорского высочества всепреданнейший Михаил Лермонтов, Тенгинского пехотного полка поручик». * * * Е. А. АРСЕНЬЕВОЙ
<Ставрополь, 9–10 мая 1841 г.>
«Милая бабушка.
Я сейчас приехал только в Ставрополь и пишу к Вам; ехал я с Алексеем Аркадьевичем, и ужасно долго ехал, дорога была прескверная, теперь не знаю сам еще, куда поеду; кажется, прежде отправлюсь в крепость Шуру, где полк, а оттуда постараюсь на воды. Я, слава богу, здоров и спокоен, лишь бы и Вы были так спокойны, как я: одного только и желаю; пожалуйста, оставайтесь в Петербурге: и для Вас и для меня будет лучше во всех отношениях. Скажите Екиму Шангирею, что я ему не советую ехать в Америку, как он располагал, а уж лучше сюда, на Кавказ. Оно и ближе и гораздо веселее.
Я все надеюсь, милая бабушка, что мне все-таки выйдет прощенье и я могу выйти в отставку.
Прощайте, милая бабушка, целую Ваши ручки и молю Бога, чтоб Вы были здоровы и спокойны, и прошу Вашего благословения.
Остаюсь п<окорный> внук Лермонтов».
Розен Григорий Владимирович (1782–1841) — барон, генерал от инфантерии, участник войны 1812 г., в 1837 г. командир отдельного Кавказского корпуса и главноуправляющий гражданской частью и пограничными делами. Последние годы жизни был в Москве сенатором.
Бастард — внебрачный ребенок.
Иванова Наталья Федоровна (1813–1875) — предмет юношеского увлечения Лермонтова, их разрыв относится к 1831 г. Замужем за Н. М. Обресковым, последние годы жила в Курске.
Сушкова Екатерина Александровна (1812–1868) — знакомая Лермонтова, прототип княгини Негуровой в романе Лермонтова «Княгиня Лиговская». Замужем за А. В. Хвостовым. Автор воспоминаний, где описала свои взаимоотношения с поэтом.
Лопухина Варвара Александровна (1815–1851) — одна из самых глубоких сердечных привязанностей Лермонтова, прототип Веры в повести «Княжна Мери». Замужем за Н. Ф. Бахметевым. Почти все письма Лермонтова к ней уничтожены ревнивым стариком мужем.
Безобразов Сергей Дмитриевич (1801–1879) — генерал, в 1836–1842 гг. полковник, командир Нижегородского драгунского полка.
Нечволодов Григорий Иванович (ок. 1780 — год смерти неизв.) — в 1837 г. подполковник Нижегородского драгунского полка в отставке.
Чавчавадзе Александр Гарсеванович (1786–1846) — князь, грузинский поэт, родоначальник грузинской романтической поэзии. Один из первых переводчиков А. С. Пушкина на грузинский язык.
Грибоедова Нина Александровна (1812–1857) — княжна, старшая дочь А. Г. Чавчавадзе, с 1828 г. жена А. С. Грибоедова.
Чавчавадзе Екатерина Александровна (1816–1882) — княжна, средняя дочь А. Г. Чавчавадзе, сестра Н. А. Грибоедовой; с 1839 г. жена князя Д. Л. Дадиани.
