Этот ход развития нарушал планы Гитлера, которые он вынашивал против России. Он осознавал, что ему придется сначала сражаться из-за Польши. Испытывая все большее недоверие к Англии, фюрер боялся, что британские политики в борьбе Германии против большевизма видят лишь ее усиление, а отнюдь не спасение Европы от последнего. Таким образом, внешняя политика Гитлера с весны 1938 г. принципиально изменилась. Теперь он включил в свои планы и войну с Западом, прежде чем пойти на Россию. Но фюрер надеялся быстрыми действиями все-таки упредить Англию. Спешка гнала его от успеха к успеху сквозь 1938 и 1939 годы, пока не стала для него роковой в ту самую неделю с 25 августа до 1 сентября.
Гитлер оказался перед лицом новой ситуации, которая определялась не только политикой, но и военной силой. Планы же фюрера как политика и Верховного главнокомандующего тяготели не к быстрым решениям и скоропалительным приказам. Ему, как художнику, требовалось время и чувство меры, чтобы создать новое произведение. Этого времени он себе не обеспечил, а вместо того варился в берлинском дьявольском котле, испытывая множество всяких влияний, и в результате пришел к ошибочным решениям. Все его прежние подготовительные меры были направлены только на столкновение с Польшей. Наличного вооружения вермахта было для этого достаточно. Но с того момента, когда Гитлеру уже пришлось твердо принимать в расчет вмешательство Англии и Франции, ему стало необходимо заново обдумать положение и сделать далеко идущие новые выводы. Времени на это у него теперь не имелось.
Как можно было объяснить, почему Гитлер именно в эти критические дни, когда он видел надвигающееся на него сейчас, но ожидавшееся им лишь позднее огромное столкновение, не вернулся к своему принципу «я могу ждать»? На это были две причины. Переговоры со Сталиным и требования советского диктатора, которые Гитлер широким жестом выполнил, подтвердили ему опасность большевизма. Надежда же фюрера на то, что Англия предоставит ему на Востоке свободу рук для защиты Европы, а тем самым и для сохранения Британской империи, оказались разрушенными. Обе эти опасности Гитлер считал возможным отвратить быстрыми действиями. Уже сама по себе победа над Польшей могла бы изменить положение.
Насколько трезво и реалистически оценивал фюрер позицию своих противников, настолько же непонятны были его надежды на поддержку со стороны европейских держав в том случае, если он начнет борьбу с большевизмом. Это было такой же ошибкой, как и тот факт, что Гитлер недооценивал возможность экономической и военной помощи Англии со стороны Америки. Когда же его внимание обращали на данное обстоятельство, он, в зависимости от собеседника, отвечал, что еще задолго до вмешательства США разрешит все проблемы в Европе, ибо «горе, если он не справится с этим ранее». Первая часть ответа носила пропагандистский характер, между тем как вторая, с другим вариантом, предназначалась только тем, кому он доверял.
Однако оба ответа подчеркивали его утверждение, что он «ждать больше не может», и способствовали тому, что Гитлер принял тяжелейшее в своей жизни решение второпях. Некоторые утверждали, что ему не давало покоя его тщеславие. Другие заявляли, будто фюрер считал, что долго не проживет, а потому обязан спешить. Эти объяснения звучали неубедительно, хотя кое-что верное в них и было. Я полагаю, что в своем решении Гитлер слишком руководствовался «внутренним голосом». Он часто говорил: положение Германии будет с 1943 г. до 1945 г. наитяжелейшим, а потому ему необходимо осуществить свои политические планы до указанного срока. Впервые фюрер упомянул об этом 5 ноября 1937 г. С тех пор он не раз поражал свое окружение прогнозами, которые мы объяснить не могли, но в целом относили на счет его острого ума, а также основательного и логичного продумывания им всех проблем. Зачастую в рассуждениях Гитлера деловая трезвость переплеталась с неправдоподобными предположениями. По моему мнению, живость ума и сильно выраженная фантазия рисовали ему фантасмагорические картины будущего.
Тесно связанной с предрасположенностью Гитлера к иллюзорному видению мира была его самоуверенность, доходившая до утверждения собственного мессианства. Еще до моего назначения в личный штаб фюрера мне доводилось с чувством неловкости слышать в публичных речах Гитлера такие слова: он горд тем, что именно его Провидение предназначило быть фюрером немецкого народа! Позже и в более узком кругу, а также среди генералов он не раз говорил, что обязан выполнить поставленные перед ним задачи, ибо после него это сделать не сможет никто. Такое высокомерное самомнение находилось в противоречии с его внутренней скромностью. Подобные противоречия проявлялись и тогда, когда он высказывал хорошо продуманные и проверенные взгляды: например, намерение считаться с возможностью войны на два фронта, т. е. идти на тот риск, за который его всегда наиболее резко критиковали.
В разговоре Гитлер часто цитировал служивших ему образцом Фридриха Великого и Бисмарка. Ведь они, по его словам, стояли перед такими же грандиозными задачами и лишь своим мужеством и волей привели к величию Пруссию и Германию. Однако фюрер не упоминал о том, что оба они, будучи выдающимися личностями, кроме того, имели сильное, хорошо вышколенное и вооруженное сухопутное войско. Фридрих II унаследовал его от своего отца Фридриха I, а Бисмарк, прежде чем пустить эту армию в действие, сумел ее увеличить вопреки всем препятствиям. Но прежде всего оба они знали, что могут положиться на офицерский корпус, начиная от самого старшего по чину генерала и кончая последним фенрихом. К началу войны в 1939 г. Гитлер значение этой безоговорочной верности и безусловного повиновения недооценивал, а полагался на простого «мушкетера».
Летом 1939 г. Гитлер повторял: «Я разучился ждать, дальше времени ждать у меня нет». Это нетерпение стало для него, а тем самым для Германского рейха, в последнюю неделю перед войной роковым. Он недооценил своих врагов в Европе, но переоценил самого себя и никоим образом не пригодный для длительной войны на истощение вермахт.
В памяти моей сохранились некоторые разговоры с моими добрыми друзьями в те бурные недели перед началом войны. Мы считали трагическим, что правители вступивших в нее стран в той критической фазе политики недостаточно осознавали и уважали точки зрения своих противников. Англия не желала признать, что пересмотр Версальского договора стал для Германии политической необходимостью. Гитлер же не желал признать, что английское требование «равновесия сил» в Европе является жизненно важным для сохранения британской мировой империи. Однако несмотря на этот трагический и, по моему разумению, вовсе не неизбежный ход событий, я тогда был далек от мысли, будто Гитлер должен потерпеть поражение. Но, несомненно, с началом войны у меня в мозгу засел некий страх, в котором я как офицер сам себе не хотел сознаться. Ведь 2 августа 1934 г., после смерти фельдмаршала Гинденбурга, я принял присягу на верность Адольфу Гитлеру и чувствовал себя связанной ею.
