Часов в пять вечера неожиданно для Николая к нему в кабинет явился Олег Загоруйченко.
— Не ждал? — спросил он от порога.
— Откровенно говоря, не ждал, — согласился Николай.
— Двадцать седьмого был реванш с Буанце, я думал, ты придешь в цирк, но так и не дождался...
— Началась эвакуация завода. Дел столько...
— Понимаю, — сказал он, усаживаясь в кресло. Было видно, что Загоруйченко что-то не договаривает, но выдержка ему изменила, и он в сердцах бросил:
— Илинич-то каков!! Обманул, мерзавец!.. В это воскресенье я пригласил его на дачу в Аркадию, посулил французский коньяк и шикарных девочек. Он дал слово, но не явился... В понедельник пошел к нему домой, а мне говорят: «Михаил Александрович еще в субботу уехал в Германию...» Как, спрашиваю, внезапно? «Нет, он неделю готовился!» Вот мерзавец! А мне обещал!..
— Ты к нему всей душой, а он... Действительно мерзавец, — не скрывая иронии, сказал Николай.
— А ты знаешь, что он за птичка, этот Илинич?
— Думаю, крупная, — высказал предположение Николай.
— Он работал на Канариса! Давно, с тридцать седьмого!..
— Ну, вряд ли... Кто это может знать... — желая вызвать его на откровенность, неопределенно сказал Николай.
— Кто может знать? — повторил Загоруйченко. — Кое-кто может! Когда Илинич — Михаил Октан редактировал орловскую газету «Речь», я был в Орле. И вот на банкете у коменданта города, в то время, как Илинич произносил тост, мне сказал один немецкий полковник: «Ловкач ваш соотечественник, служит и Гиммлеру и Канарису одновременно!»
— А кому решил служить Олег Загоруйченко? — прямо спросил Николай.
— Думаешь, это так просто... — уклонился он от ответа.
— А ты помнишь лейтенанта Гельмута Цвиллера?
— Как же, на костыле...
— Он этот вопрос решил...
— Ты что-нибудь знаешь о нем? — заинтересовался Загоруйченко.
— Я предполагаю...
Без стука вошла Лизхен. На ее лице было довольство собой и жизнью: майор брал ее в Констанцу. Стрельнув глазами в сторону Загоруйченко, она сказала:
— Николай Артурович, баурат просит вас к себе на совещание.
— Передайте, что я иду.
Лизхен вышла из кабинета.
— Ну, что же пойду и я... Мы еще увидимся? — прощаясь, спросил он.
Но, спрашивая об этом, Загоруйченко отлично знал, что ночью на военном транспорте он уйдет вместе с Гофмайером в Линц.
В полночь, уже в который раз, Гефт зашел в кабинет Загнера, сжимая в кармане ключи, посмотрел на сейф, но не решился его открыть.
«Рано... Еще очень рано, — думал он. — Открою под утро, когда крепок сон...»
Выйдя из кабинета, он встретился взглядом с дежурным канцеляристом. Борясь со сном, тот неестественно таращил глаза.
В лагерном общежитии дежурный отдал ему рапорт:
— В ночь с пятого на шестое апреля в лагере содержится сто сорок семь человек! Все в наличии. За время моего дежурства никаких происшествий не случилось!..
Сопровождаемый дежурным, Гефт, делая обход, направляется из комнаты в комнату. Вот на видном месте сводка Информбюро за пятое число. Он делает вид, что не замечает белый листок, а дежурный, сам удивляясь своей ловкости, срывает его и прячет в карман.
«Сто сорок семь человек, кто они? — думает Гефт. — Каждый из них, оставшихся в лагере, привязан к гитлеровской колеснице, как утопленник к камню. Это уголовники, освобожденные оккупантами из тюрьмы, раскулаченные колонисты — хозяйчики фольварков, дезертиры, бежавшие с фронта, изменники... Конечно, не все сто сорок семь. Есть среди них и такие, которым некуда идти...»
Он возвращается к себе в кабинет и слышит звонок телефона.
— Как идет дежурство? — спрашивает Загнер.
Николай понимает, что баурат пьян.
— Отлично, господин майор. Только что был в лагере. Люди на местах. Никаких происшествий! Кажется, вы развлекаетесь?
— Вы угадали, мой друг. Когда вы на заводе, я спокоен и могу себе позволить...
Николай слышит женский смех.
— Пожелай ему спокойного дежурства, — говорит женщине Загнер.
— Хэлло! Николай Артурович, я вас очень люблю!.. — Лизхен заливается глупым, самодовольным смехом.
В трубке раздается щелчок, наступает тишина.
Николай решительно идет в кабинет майора. Теперь, когда он знает, где и с кем Загнер, можно не опасаться его неожиданного появления.
«А вдруг я не сумею открыть сейф? — думает он. — Три поворота ключа в обратную сторону. Но раньше надо набрать «аргус»...
Канцелярист спит, сидя за столом, положив голову на руки.
Николай осторожно открывает дверь. Мрачная громада сейфа, окрашенного под красное дерево, сверкая надраенными медными частями, сразу поглощает его внимание. Он подходит к сейфу и откидывает щечку. Пять конических дисков с алфавитом латинских букв. Он подставляет под красную черту А—Р—Г—У—С... Ключ надо вставить бородкой кверху... Три поворота. Массивная дверь открывается совсем легко, не требуя усилий. Вот маленькое отделение, оно на отдельном ключе, там печать и план... Николай открывает и эту дверцу, берет план, сложенный в одну шестнадцатую, кладет его в боковой карман тужурки, закрывает сейф и только теперь набирает полную грудь воздуха, словно все это время и не дышал.
Больше часа уходит на то, чтобы перенести с плана на копию схему электропроводки заминированных цехов, станции и складов.
Теперь сложить план точно по старым складкам и на место... Скорее на место...
Вдруг он слышит осторожный, но настойчивый стук в дверь.
Николай прячет копию в один карман, а оригинал в другой.
— Войдите! — говорит он по-немецки.
В кабинет входит мастер Полтавский:
— Можно к тебе, Николай Артурович?
Николай чувствует, как отливает кровь, как восстанавливается дыхание. Он снова владеет собой и даже находит силы для шутки.
— А я, признаться, думал, Андрей Архипович, что ты сбежал, не простившись!..
Они поздоровались, как старые друзья.
— Из лагеря-то я сбежал, не простясь. Но пришлось вернуться: инструментишко кое-какой я на территории припрятал, думаю, зачем оставлять немцам...
— У тебя время есть?
— Есть, а что?
— Подожди меня здесь, минут десять. Срочное дело.
— Ладно, ступай.
Николай пошел в кабинет Загнера, теперь уверенно открыл сейф, достал из кармана план, проверил — не положить бы копию, — поставил план, как стоял, на ребро, закрыл сейф, спутал наборные диски и вернулся к себе.
— Андрей Архипович, тебя привело дело? Или ты так, по старой дружбе? — спросил он.
— Как тебе сказать?.. — Полтавский почесал затылок, сдвинув фуражку на нос и с хитрой улыбкой сказал: — Я все это время, Николай Артурович, наблюдал издали. Рад, что не ошибся в тебе, хотя и были у меня сомнения. Очень ты смело гнул свою линию... Словом, одобряю на все сто! Теперь, смотрю, ты кадры свои попрятал, остался один. Может, надо тебя подпереть плечом? А?
