В первых числах января к нам в госпиталь доставили неизвестного летчика. Он находился в бессознательном состоянии. Привезли его в госпиталь солдаты республиканской армии. Они подобрали пилота в горах. Документов при нем не оказалось. Кто он, какой национальности? Узнать не могли. Пригласили в палату, где он лежал, меня. Может быть, летчик — русский. Вошел я в комнату. Передо мной на койке лежал человек, запеленатый в бинты. Роста небольшого, лица толком разглядеть нельзя.
— Не ваш? — спросил хирург.
— Ему ноги ампутировали? — спросил в свою очередь я, удивившись малому росту летчика.
— Нет.
Тогда не из нашей группы, точно.
Хирург отдал распоряжение, чтобы раненому дали лекарство. Я продолжал стоять в сторонке, старался припомнить летчиков из других групп, которых знал. Ни на кого не был похож этот человек. Тем временем сестра подошла к постели и стала ложкой разжимать раненому сведенпые челюсти, чтобы влить лекарство. И тут по двум золотым коронкам во рту я признал пилота из эскадрильи Девотченко. Ведь мы вместе на теплоходе «Кооперация» плыли из Ленинграда в Гавр, столько времени находились в Париже, да и тут, в Испании, встречались.
— Доброницкий! Костя, ты? — крикнул я, но схватился за горло.
— Ну, я… Что тебе?
Я закашлялся от перенапряжения голосовых связок. Хирург вывел меня из палаты.
— Наш… — шипел я. — Из эскадрильи Девотченко…
— Как же вы сразу не узнали? — удивился хирург.
— Он стал меньше ростом… — продолжал шипеть я. — Короче… Ему же не ампутировали ноги?
— Нет, не ампутировали. И не собираемся.
Я облегченно вздохнул. — У вашего товарища множественные переломы ног, продолжал хирург. — Будем тянуть вашего Костю, пока рост его не станет прежним.
Потом я частенько навещал Доброницкого и узнал, что с ним случилось. Дело было так. В одном из воздушных боев, бесчисленных в те дни, его машину подожгли в воздухе. Костя выбросился на парашюте. Ни места выброски, ни места приземления выбирать не приходилось, ведь его преследовал враг — поджегший Костю «фиат». Доброницкий, увлекшись боем, отошел довольно далеко от своей группы. Никто из товарищей не мог ему помочь. Приземлился Костя на крутом склоне горы при сильном ветре. Ни отстегнуть лямки, ни погасить парашют Доброницкому не удалось. Купол, наполненный ветром, словно парус, потащил его вниз по скалам и каменным осыпям. Костя потерял сознание почти тотчас при приземлении. И что с ним было дальше, просто не знал.
Вскоре в госпиталь поступил еще один летчик из нашей эскадрильи — Алексей Ильин. Оп был ранен в бою с бомбардировщиками противника. От него я узнал, что наша эскадрилья перебазировалась. Частые и сильные снегопады заметали взлетно-посадочную полосу, а самодельная техника для расчистки аэродрома не могла справиться с заносами. Что ж, решение наверняка правильное, хотя оставлять столь удобную базу было жаль.
Встреча в госпитале с Алексеем Ильиным словно приблизила меня ко всем ребятам нашей эскадрильи. Я расспрашивал его о боях, прошедших без меня, о настроении товарищей.
Сам Ильин был из тех летчиков, которым успешная боевая работа далась не без труда. Во всяком случае, не так незаметно, как другим. Есть люди, не сразу постигающие всю меру опасности, грозящей летчику в воздушном бою. Сознание опасности, а затем и преодоление внутреннего барьера инстинкта самосохранения у таких людей несколько затягивается. Они, как правило, хорошо держатся в первых боях, пока в полной мере не ощутят: каждый бой может быть для тебя последним. Вторая же часть заповеди смелого солдата: «сознавая риск, иди вперед и побеждай несмотря ни на что» — воспитывается в них с некоторой задержкой. Это вопрос характера. Однако подобная задержка может оказаться длительной, если на такую психологическую тонкость командир не обратит внимания сразу.
Но солдат и командир в данном случае воспитывались одновременно. Опыт командования и воспитания подчиненных в боевой обстановке тоже не приходит сразу.
Ильин показал себя хорошо в боях. Первым в эскадрилье открыл счет сбитых в группе самолетов врага. Речь идет о разведчике, который доставил нам несколько неприятных минут. Нормально воевал парень. Схватки становились сложнее, труднее. Возвращаясь, Алексей, как и все, привозил пробоины в фюзеляже и бронеспинке, но гораздо острее — внутренне, психологически — реагировал на них. Так он терял веру в себя, в свои силы, свои возможности летчика-истребителя. Особенно сильно повлияла на воображение Ильина гибель Микуловича. Сознаться в слабинке самолюбие не позволило, а мы просмотрели «трещинку». Вернее, не сразу поняли, что это — «трещинка». Алексей же принял свои меры. Командир звена Иван Панфилов доложил мне о странном поведении Алексея в бою.
Нет, Ильин не пропускал ни одного вылета, не делал никаких попыток найти какую-либо причину, чтобы быть отстраненным от полетов. Но во время воздушного боя — не одного, а нескольких — упорно жался к командиру.
Мы втроем — Панфилов (командир звена), в то время заместитель командира эскадрильи Смоляков и я — подробно разобрались в происшедшем.
Действовали мы тогда еще не парами, а тройками — ведущий и два ведомых. При выходе из атаки командира звена — в момент наибольшей уязвимости самолета — ведомые должны отвлекать огонь противника на себя и тем самым обезопасить ведущего. А Ильин именно в это время подходил к машине командира на 25–30 метров, вместе с ним вел огонь и выходил из атаки тоже вместе.
Что же получалось? Находясь во время атаки и при выходе из нее в 25–30 метрах, Ильин практически прикрывался от огня врага самолетом командира. Мало того, при подобных эволюциях падала эффективность атаки — нарушалась непрерывность огня по машине противника, открывалась перед врагом возможность маневра. Наконец, такое поведение ставило второго ведомого Базарова в затруднительное положение. Он оставался один.
Ильин действовал так и при атаках бомбардировщиков, и при схватках с истребителями противника. Нехорошее создалось положение. Но предъявлять Ильину обвинения не хотелось. Рубить с плеча не всегда оправдано, особенно в воспитании летчика-истребителя. Посоветовались мы в эскадрилье — Панфилов, Смоляков да я — и решили перевести Ильина в мое звено, звено командира эскадрильи. Чего мы хотели добиться этим, можно сказать, неофициальным повышением? Посмотреть, как поведет себя Алексей в бою. Ведь звено командира эскадрильи — ведущее, у всех на виду, во всем обязано быть примером.
И вот бой с бомбардировщиками. Ильин идет в составе моего звена. Едва мы начали атаку, как Алексей подошел ко мне на дистанцию 25–30 метров и продержался так до конца схватки. Я пытался отойти от него — не тут-то было, да и заниматься подобными эволюциями в бою недосуг.
