Мы много занимались строевой подготовкой. Строевые занятия длились полтора-два часа. Тяжело было просто шагать два часа подряд, проделывая упражнения с ружьем, но больше всего изнурял строевой шаг. Ногу приходилось тянуть на уровень пояса. Удар ноги получался сильный, и где-то после часа занятий ног уже не чувствуешь, да и сам становишься неустойчивым. Такое ощущение, что позвоночник в пояснице переламывается.
Еще тяжелее были занятия по верховой езде. К ней курсанты относились по-разному. Одни увлекались ездой, для них это был праздник. Другие были равнодушны, думали: надо – значит, надо. А третьи терпеть не могли ни лошадей, ни седло. А может быть, не любили лошадей потому, что не любили седло. У таких слезы на глазах выступали, когда приходилось седлать лошадей.
Верховую езду вел инструктор конного спорта, старший лейтенант, кавалерист. Фамилию теперь уже не помню. Человек жестокий. С курсантами он никогда не разговаривал, и мы о нем ничего не знали, кроме того, что он за выпивки часто находился под домашним арестом. Сообщение, что это занятие будет проводить командир взвода, нас всегда радовало. Мы любили своего комвзвода лейтенанта Лебедева. Всегда чисто одетый, подтянутый. Никогда не допускал грубостей. В отличие от инструктора, он никогда не старался оскорбить или унизить даже самого нерадивого подчиненного. Позже, на фронте, когда встречались бывшие курсанты, мы часто вспоминали своего бывшего командира.
Занятия проводились на размеченном четырехугольнике. Почти все полтора часа занятий мы без стремян ездили шагом, рысью и галопом по сторонам и диагоналям этого четырехугольника. Кто не занимался конным спортом, представить себе, что это такое, никогда не сможет. Когда сидишь на лошади без седла – ноги расставлены не широко, охватываешь ими лошадь и чувствуешь себя устойчиво и даже на бегу подпрыгиваешь и опускаешься вместе с ней. В седле же ноги раздвигаются широко, ты уже не в состоянии обхватить ими лошадь, а скользкая кожа сиденья и крыльев седла не имеет ни малейшего сцепления с всадником. Всадник оказывается в положении блина на сковородке. У блина, правда, есть преимущество. Его от падения предохраняют борта сковородки. При езде по прямой всадник чувствует себя еще более или менее устойчиво. Одни – более, другие – менее. Это зависит от многих обстоятельств. Например, от формы тела лошади. Грудь, например, у лошади бывает клинообразная и бочкообразная. От походки. Малейшая «развалка» отрицательно отражается на усидчивости. Длинноногий всадник тоже будет более устойчив в седле. Но основное все же – это способности наездника.
На поворотах, особенно на острых углах, удержаться в седле без стремян очень трудно. Трудно подобрать угол наклона. Можно просто сползти, особенно при езде рысью. Можно представить наше состояние в седле, если учесть, что у всех нас никогда не заживали потертости с внутренней стороны ног выше колена. Белье на этих местах всегда было в засохшей крови. Корка с подсохшей раны на первом же круге стиралась, и рана снова начинала кровоточить. А схватиться рукой за луку седла нельзя. За это следовало наказание. Наказывали и за переход лошади на галоп при команде «Рысью!». Нередко наказание кончалось «бочкой». Наказанный въезжал в круг диаметром 8 метров, огороженный двухметровой высоты камышовой стенкой. Дверь закрывалась. Инструктор, находясь вне круга, давал команду «Бросить стремя! Рысью!», а иногда и «Клинок к бою!», неистово хлопал длинным, как у пастухов, хлыстом. Лошадь носилась по кругу. Кончалось обычно тем, что всадник оказывался на земле. Даже если он долго не падал с седла, то лошадь в конце концов пробивала камышовую стенку и, разъяренная и неуправляемая, носилась по полю, пока не сбрасывала ездока. Потом лошадь ловили и вручали пострадавшему. Были и тяжелые травмы. Правда, я не знаю случая, чтобы были ранения клинком или чтобы травма кончилась демобилизацией солдата.
Очень тяжело давались рубка лозы и препятствия. Занятия усложнялись тем, что у нас были молодые необученные лошади да еще не кастрированные жеребцы. Как только всадник вынимал из ножен клинок, лошадь становилась неуправляемой. Позже, когда лошадей объездили, жеребцов кастрировали, а мы, очевидно, кое-чему научились, положение изменилось к лучшему.
Легче, чем другим, конная подготовка давалась курсанту-разведчику Козинцеву. Невысокого роста, быстрый, собранный, он как бы врастал в седло, ловко рубил лозу, пробовал даже двумя клинками. Неплохо брал препятствия. И наоборот, всегда потешались над Бондарем и Цибульским. Бондарю, правда, делали некоторую скидку: у него лошадь всегда занимала первое место по чистоте, а вот Цибульский часто оказывался в «бочке» и, бывало, падал с лошади с обнаженным клинком. Один раз даже упал в траншею. К счастью, обошлось без серьезных травм.
Лошадей мы всегда держали в чистоте. Каждую неделю для них устраивалась помывка. В поле, примерно в километре от конюшни, на берегу арыка назначенные из каждого взвода в наряд курсанты грели в котлах и ведрах воду. Когда вода была готова, выводились на чумбурах лошади, каждому курсанту выдавали по куску мыла, и работа начиналась. Мытье лошадей всегда проходило весело, со смехом и шутками. Лошади любят мыться. Но никогда мойка не заканчивалась без происшествий. Чаще всего какая-нибудь строптивая лошадь сбрасывала всадника при проводке после мытья (лошади надо согреться), и всем взводом приходилось ее ловить, а после снова мыть всех лошадей, так как они оказывались забрызганными грязью. Обидно до слез бывало, если лошадь убегала уже при возвращении в конюшню.
На всю жизнь мне запомнился один случай. Закончив мойку, я взобрался на спину своей Стрелы – так звали мою лошадь. В одной руке чумбур, в другой ведро. На гребне почти полутораметровой насыпи из грунта, вынутого при рытье арыка, лошадь мотнула головой, чумбур звякнул о ведро, лошадь сделала скачок влево, и я, как блин со сковороды, слетел вправо и всем телом плюхнулся в громадную грязную лужу. Что тут было! Курсанты окружили меня со всех сторон. Каждый старался отличиться в остроумии. Смех и шутки сыпались со всех сторон. Даже никогда не улыбавшийся помкомвзвода старший сержант Пудышев не мог унять хохота. Только мне было не до смеха. Предстояли стирка и сушка обмундирования и белья. Чтобы как-то отвлечь внимание товарищей, я храбрился, заявляя, что это чепуха, что я и не так летал с лошади. Вскоре лошадь была поймана и поставлена в стойло конюшни. Взвод построился и ушел в расположение полка продолжать занятия по расписанию, а меня оставили на конюшне приводить себя в порядок. Надо было постирать обмундирование и белье и, пока оно сушилось, отремонтировать смятое при падении с лошади ведро.
