Слезы уже готовы были брызнуть из глаз. Она попыталась еще что-то сказать, но спазм перехватил горло. И вдруг в звенящей тишине небольшой квартиры она услышала непонятный звук: то ли хруст, то ли звон. Тонкая фарфоровая кофейная чашка, которую держал в руке ее муж, превратилась в мелкие осколки. На белоснежной скатерти начало расплываться пятно.
— Девочка моя! — Она не узнала голос мужа. — Знаю, насколько тяжело тебе. Ты все сделала правильно. Ты не сможешь без своей чертовой оперетты. Ты создана для нее, на сцене любого другого театра ты задохнешься от того, что не сможешь до конца реализовать все свои возможности. Я это знаю по себе. Не мучай себя. Единственное, что могу тебе сказать, хотя должен был сделать это гораздо раньше, — равных тебе нет, уж поверь мне. На тебя ходит вся театральная Москва. А это вызывает злобу и зависть. Ведь ты все эти годы молчала и мне ничего не говорила, и я мог только догадываться о том, насколько тебе тяжело быть женой главного режиссера. Я — деспот, не всегда мог сдерживаться, и тебе доставалось порой за других. Сейчас тебе тоже будет непросто. На тебе будут срываться за то, что ты жена бывшего главного режиссера. За то, что ты талантлива, красива, неподражаема, любима. За то, что мне не изменяешь…
— А вы? — Вместо голоса из горла вырвался сип. Она напоминала себе натянутую струну: еще секунда — и струна может порваться от напряжения. Голова закружилась, к горлу подступил противный ком. «Только бы не упасть, — мелькнуло в голове, — а то получится, как в самой пошлой оперетте».
— А я… А я, Танечка, просто люблю тебя. Вот и все. Ты по-прежнему еще маленькая и глупенькая девочка. Вот вырастешь, и жизнь тебе покажет, — Канделаки попытался разрядить обстановку…
…Лето 1949 года. Сдав летнюю сессию, она — студентка Московского театрально-музыкального училища имени Глазунова — с подругой поехала в дом отдыха работников искусств, что находился недалеко от Туапсе. Она всегда любила танцевать и, что вполне естественно, вечерами с удовольствием ходила на танцы.
Это был ее последний вечер в доме отдыха. Завтра она уезжает в Москву. Кружась по залу в паре с молодым человеком, она вдруг почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд.
Когда танцы закончились, она переоделась в простенький халатик, подвязала волосы ленточкой, надела очки и отправилась гладить платье, в котором завтра собиралась ехать. Сосредоточенно разглаживая оборочки, она тихонько напевала и не сразу заметила стоящего перед ней молодого человека.
— Вам утюг нужен?
— Д-да… То есть нет… Не то чтобы… — начал мямлить молодой человек. Он совсем смутился и выпалил: — Я совсем не умею гладить. А рубаха у меня.
— Несите, я поглажу, — предложила она и улыбнулась.
Увидев принесенную рубаху, она засмеялась:
— Ого, где же вы ее так?.. Будто корова жевала…
Пройдут годы, и, став женой Рудольфа Борецкого, она узнает, что первым ее заприметил на танцах известный в то время оператор Владимир Раппопорт, именно он и обратил внимание Борецкого на кружащуюся в танце девушку. «Глянь, какая королева танцует!» Уж кто-кто, а операторы в женской красоте толк знают. О чем, как выяснилось, Раппопорт и не преминул тут же сообщить своему другу. Но это все будет потом. А тогда…
Рубашка была выглажена, и Рудольф предложил погулять. Они бродили по берегу моря, рассказывали друг другу о себе, о родителях. И вдруг она поймала себя на мысли, что ее неудержимо влечет к этому обаятельному и эрудированному парню. Его, судя по всему, тоже. Смущаясь, он признался ей, что рубашку специально измял по дороге. А в ответ услышал: «Я догадалась».
Они и не заметили, как прошла ночь. Рассвет они встретили, сидя на парапете. И вдруг она произнесла: «Знаешь, мне без тебя будет грустно». Утром он проводил ее на вокзал, около поезда стояли молча. Он хотел было что-то сказать, но она прикрыла его рот ладонью: «Молчи, а то я расплачусь».
Во время стоянки поезда в Ростове она нашла на вокзале почтовое отделение и послала ему телеграмму: «Я поезде вск думаю о тебе вск не забывай Таня тчк». Вернувшись в Киев, он написал ей письмо. Она ответила. Роман в письмах продолжался полгода. Зимой он приехал в Москву знакомиться с ее родителями. В один из дней они пошли в Большой театр на спектакль «Бахчисарайский фонтан». Зарему танцевала пленительная Майя Плисецкая — восходящая звезда Большого театра.
Когда пришло время уезжать, они договорились, что на зимние студенческие каникулы теперь уже она приедет к нему в Киев.
А потом Борецкий пропал. Перестал отвечать на письма. «Ну что ж, видимо, не судьба», — решила она и с головой окунулась в учебу. А потом ей и вовсе стало не до любовных переживаний. На четвертом курсе института у нее пропал голос. Это случилось на экзамене по вокалу. Она пела «Вальс» Дмитрия Кабалевского. Раз сорвалась, другой, а потом вообще замолчала.
На помощь ей пришел Иосиф Михайлович Туманов. Он внимательно относился к своим студентам, а ее вообще считал одной из лучших — она была способной и трудолюбивой. Именно в тот год было принято решение закрыть училище, а на его базе создать отдельный факультет ГИТИСа — артистов театра музыкальной комедии, и он не мог допустить, чтобы ее отчислили. Туманов видел, что у этой застенчивой девчушки большое будущее. Ей от природы дано очень много великолепных сочетаний: талант, фактура, актерское мастерство, трудолюбие. Уж кто, как не он, знает о том, что есть много актеров, которые прекрасно поют, есть много актеров, которые хорошо играют, есть актеры, которые прекрасно танцуют. Но вот тех, кто все это в себе сочетает, — единицы. Девочка из их числа. А еще он знал то, что ей в данный момент знать было не нужно: она навсегда могла потерять голос, а ведь он у нее уникальный. Полетный — это такая редкость. Кто, как не Иосиф Михайлович, знал, что, если сейчас ничего не предпринять, для нее это станет трагедией на всю жизнь. «Девочку надо спасать», — услышали все, сидящие в зале. И, обратившись к педагогу по вокалу, профессору Доре Борисовне Белявской, Туманов произнес: «Дора Борисовна, вы должны ее забрать».
— Танечка! — Он нашел ее в самом укромном уголочке. Судя по ее плечам, девочка плакала. Развернул лицом к себе — так и есть: раскосые глаза были полны слез.
— Танечка! — повторил Иосиф Михайлович ласково. — Я вас отдаю в очень надежные руки. Дора Борисовна — волшебница. А вы, уж поверьте мне, старику, просто созданы для сцены. Этого нельзя говорить студентам, но вам говорю и именно потому, чтобы вы не наделали глупостей.
Она удивленно на него посмотрела.
— Под глупостью я подразумеваю ваше желание тотчас уйти из института. Ведь я прав? Вы испугались и теперь боитесь выйти на сцену. Вы и раньше ее боялись, я это знаю. А голос у вас уникальный. Пусть он не такой сильный, как у других студентов. Но запомните: если вы сейчас переборете свой страх, то вашим голосом в скором времени будут восхищаться все — от мала до велика. Его будет слышно в любом месте зрительного зала — он у вас полетный.
