После каллиграфии шло запоминание. Оно заключалось в простом заучивании какого-либо буддийского текста с тем, чтобы потом повторять его в течение дня. Мне это казалось очень скучным, потому что заучивал я быстро. Нужно заметить, однако, что часто настолько же быстро и забывал.
В десять часов наступал перерыв после утренних занятий, и в это время происходило собрание членов правительства, на котором несмотря на свой юный возраст я должен был присутствовать. С самого начала меня готовили к тому дню, когда кроме положения духовного руководства я приму на себя и светское управление Тибетом. Зал в Потале, где проходили эти собрания, находился за стеной моей комнаты. Чиновники поднимались в него из правительственных учреждений, расположенных на втором и третьем этаже здания. Сами эти собрания были довольно формальными мероприятиями — во время которых распределялись текущие поручения — и, конечно же, часть этикета, касающаяся меня, соблюдалась очень строго. Мой гофмейстер, "Доньэр Ченмо", должен был заходить в мою комнату и вести меня в зал, где сначала меня приветствовал Регент, а затем четыре члена "Кашага", каждый в соответствии со своим рангом.
После утренней встречи с правительством я возвращался в свою комнату для дальнейших наставлений. Теперь со мной занимался Младший наставник, которому я читал наизусть отрывки, выученные утром во время урока запоминания. Затем он прочитывал мне текст на следующий день, сопровождая его подробными разъяснениями. Это занятие продолжалось примерно до полудня. В этот момент звонил колокольчик (он звонил каждый час — и только однажды звонарь забылся и прозвонил тринадцать раз!). Кроме того, дули в раковину. Затем следовал самый важный пункт в расписании юного Далай-ламы: игры.
Мне посчастливилось иметь прекрасный набор игрушек. Когда я был маленьким ребенком, один чиновник из Дромо, деревни на границе с Индией, частенько посылал мне импортные игрушки, а также ящики с яблоками, когда они были доступны. Еще мне дарили подарки различные иностранные деятели, приезжавшие в Лхасу. Одной из любимых игрушек у меня был конструктор, подаренный руководителем Британской торговой миссии, имевшей офис в столице. Становясь старше, я получал все новые и новые конструкторские наборы, и к тому времени как мне исполнилось пятнадцать, у меня была полная коллекция конструкторов, начиная с простейших и кончая самыми сложными.
Когда мне было семь лет, в Лхасу прибыла делегация из двух американских официальных лиц. Они привезли с собой кроме письма президента Рузвельта пару прекрасных певчих птиц и великолепные золотые часы. Оба эти подарка я принял с большим удовольствием. Дары же, которые поднесли приезжавшие китайские деятели, не произвели на меня такого впечатления. Рулоны шелка — вещь совсем неинтересная для маленького мальчика.
Другой любимой игрушкой была заводная железная дорога. И еще у меня имелся замечательный набор оловянных солдатиков, которых, став постарше, я научился переплавлять в монахов. В их первоначальном виде я играл с ними в войну. Я проводил, бывало, целую вечность, расставляя их. Когда же начиналась битва, тот прекрасный порядок, в котором я их располагал, разрушался в считанные минуты. То же самое происходило в другой игре, в которой использовались маленькие танки и самолетики, сделанные мной из цампового теста, или "па", как оно называется.
Прежде всего я устраивал соревнование среди моих взрослых друзей, чтобы узнать, кто делает самые лучшие модели. Каждому давалось одинаковое количество теста и отводилось, к примеру, полчаса, чтобы вылепить армию. Затем я оценивал результаты. На этом этапе проиграть никакой опасности для меня не было, так как лепил я сам очень проворно. Иногда я дисквалифицировал участников за то, что они делали плохие модели. Потом я иногда продавал противникам часть своих моделей за двойное количество теста, шедшее на их изготовление. Таким путем я ухитрялся собрать гораздо больше сил и в то же время получал удовольствие от обмена. Затем мы начинали сражаться. До сих пор все делалось по-моему, и когда я постепенно начинал в пух и прах проигрывать, то пытался все обернуть в свою пользу. Однако мои соперники ни в каких состязаниях не давали мне пощады. Часто я пытался использовать свое положение Далай-ламы, но это было бесполезно. Я старался выиграть изо всех сил, довольно часто выходил из себя и пускал в ход кулаки, но они все равно не сдавались. Иногда они даже доводили меня до слез.
Другим моим любимым занятием была строевая подготовка, в которой меня наставлял Норбу Тхондуп, мой любимый товарищ из уборщиков, отслуживший в армии. Как у всякого мальчика у меня было столько энергии, что я обожал все, что связано с физической активностью. Особенно мне нравилась одна игра с прыжками — официально она была запрещена, — состоявшая в том, чтобы как можно быстрее взбежать по доске, поставленной под углом 45°, и спрыгнуть вниз. Однако моя склонность к агрессии однажды чуть не довела меня до беды. Среди вещей моего предшественника я нашел трость с железным набалдашником и взял ее себе. Однажды я вертел тростью над головой, она вырвалась из моей руки и со всего размаха, вращаясь, полетела Лобсан Самтэну прямо в лицо. Он рухнул на пол. В первое мгновение я был уверен, что убил его. Спустя несколько невыносимых секунд он встал, обливаясь слезами и кровью, которая струилась из ужасной глубокой раны на левой брови. Потом она загноилась и долго не заживала. Бедный Лобсан Самтэн остался с этой отметиной на всю жизнь.
Вскоре после часу дня наступало время легкого полдника. Потала была расположена так, что теперь, после полудня, когда кончались мои утренние занятия, комнату заливал солнечный свет. Но к двум часам дня он начинал угасать, и комната снова погружалась в тень. Я терпеть не мог этот момент: когда комната вновь погружалась в полумрак, мое настроение тоже мрачнело. Вскоре после полдника начинались дневные занятия. Первые полтора часа отводились на общее развитие под руководством моего Младшего наставника. Он делал все, чтобы привлечь мое внимание. Я учился безо всякого энтузиазма и не любил все предметы в равной степени.
Программа, по которой я учился, была та же, что и у всех монахов, претендующих на степень доктора буддийских наук. Она была очень несбалансированна и во многих отношениях не подходила для главы государства во второй половине двадцатого столетия. Учебная программа включала в себя пять главных и пять второстепенных предметов; к первым относились: логика, тибетское искусство и культура, санскрит, медицина, буддийская философия. Последний предмет был самым важным (и самым трудным) и распадался, в свою очередь, на пять разделов: "Праджняпарамита" — совершенство мудрости; "Мадхьямика" — философия Срединного пути; "Виная" — устав монашеской дисциплины; "Абхидхарма" — метафизика; "Прамана" — логика и эпистемология.
