Я стоял не двигаясь, почти не дыша, впитывая каждое мгновение совершавшегося на моих глазах таинства искусства. А он словно и забыл обо всём, безраздельно захваченный своей колдовской мощью творца. Потом взял перо и нашим в правом верхнем углу листа:
«Розовый вечер.
Стеклянные волны.
А по холмам — хороводы кустов.
Максимилиан Волошин
Мы, ленинградцы, перед отправлением на слёт из озорства разрисовали обтекатели кабин своих учебных планеров самыми яркими красками под страшные не то
акульи, не то драконовые морды. Большинству нравилось. Немногие серьезные люди, случайно оказавшиеся на Горе, поджимали губы. Хуже было то, что смирные лошадёнки, вытаскивавшие планеры на гору, пугались, раздували ноздри, косили глаза и опасливо перебирали ногами. Мы даже побаивались, не лягнула бы невзначай какая-нибудь сивка-бурка хрупкое сооружение. Тогда прощай обтекатель, а главное, было бы обидно доставить столько мрачной радости скептикам. Ничего, обошлось…
Вообще в поведении лошадей около планеров было много забавного. Как-то один учлёт перед самой посадкой ударил элероном лошадь по голове. Удар был, видимо, очень слабенький: так просто, погладил по ушам. Лошадь, мирно пощипывавшая жёсткую травку, замерла. Потом стала быстро-быстро жевать пучок стебельков и только через пару секунд, что-то сообразив, задрала хвост и пустилась во весь опор вскачь подальше от Горы в ровную гостеприимную степь.
Стремление уменьшить до предела вредное сопротивление заставляло нас тщательно «зализывать» планёр, убирать с наружной поверхности все выступающие части. В 30-м году мы ещё не решались накрыть голову лётчика обтекаемым фонарём. Нам казалось, что пилот, не обдуваемый наружным потоком воздуха, перестанет «чувствовать» планёр. Мы закрывали крышкой кабину так, что только голова оставалась снаружи. За го-ловой ставился обтекатель, кото-рый являлся как бы её аэродинамическим продолжением. Очень скоро были оставлены колёса. Планеры стали садиться на деревянную, иногда окованную сталью лыжу, которая хорошо вписывалась в наружный контур фюзеляжа. У нас между лыжей и каркасом гондолы «Города Ленина» была для смягчения толчков при посадке проложена развёрнутая и надутая велосипедная камера. Но вот костыль, к сожалению, был необходим для того, чтобы руль поворота, установленный на конце длинной балки, не ложился своей нижней кромкой на землю. Не долго думая, я сделал костыль убирающимся. Это был сравнительно простой механизм, и в полёте костыль полностью примыкал к обтекаемому контуру хвостовой части балки.
Во время подготовки к полёту нашего планёра к нам своей характерной неторопливой походкой подошёл Сергей Павлович Королём.
— Ну это зря. Ты это, друг, переборщил, убирать костыль, к чему это?
Сергей Павлович был старше (Автор ошибался. С. П. Королёв роди лен 12.01 1907 года, О. К. Антонов — 7.01!. 1906 года.) и намного опытнее меня, тем не менее я заупрямился:
— Почему же не убрать, если можно убрать? Зачем же оставлять лишнее сопротивление?
Сергей Павлович отнёсся к этому как к чудачеству. Чего греха та-ить, мы зато как к чудачеству от-носились к работе Сергея Павловича с ракетными двигателями. Мне довелось видеть на станции Пла-нёрная под Москвой его опыты по-лётов на планёре, снабжённом небольшим жидкостным реактивным двигателем, который он и его друзья мастерили сами в своём ГИРДе. Нам, планеристам, которые мечта-ли об очень маленьких, очень эко-номичных моторах, казалось чудо-вищным ставить на планёр про-жорливый реактивный двигатель, который был в состоянии работать всего секунды, сжигая при этом огромное количество топлива. Где нам было тогда предвидеть, во что эти работы выльются через десятилетия? Нужны были и ге-ний, и целеустремлённость Коро-лёва, чтобы различить в этом скромном начале космические дали будущего.
Сергей Павлович отнесся тогда к убирающемуся костылю с иронией, в этом он ошибся. Зато нам, молодым конструкторам, и в голову не приходило, что реактивный двигатель в его руках сделает возможным выход за пределы земной атмосферы, достижение планет, покорение космоса!
Мы видели только одно: большой, внушавший нам страх расход горючего. Теперь-то мы знаем, что эмоции и догадки полезны только в самом начале всякого большого дела. Потом для успеха нужны расчёты, а в конце — холодный ум, точные действия и железный порядок.
Но что у нас было тогда, кроме эмоций?
Ветер сдох. Планеристы понуро бродили между машинами, внезапно потерявшими способность летать.
Появившегося огромного лохматого пса изловили и стали раскрашивать масляными красками из моего этюдника. Сперва разрисовали хвост «под павлинье перо». Потом, расшалившись, покрыли морду разводами оранжевого сурика; лапы — жёлтым хромом, Я загривок и рёбра — малиновым краплаком. Нашли применение и для прусской синей. Бродячий, отвыкший от ласки пёс лениво, как бы нехотя вырывался и моргал большими белёсыми глазами, пока не иссякла фантазия у непоседливых планеристов.
Получив свободу, пёс побрёл на старт, где поднял страшный переполох среди своих сородичей, ловивших мышей-полёвок. А ветра всё нет… И вдруг развлечение! И какое! После многих лет раздумья известный конструктор планеров Борис Николаевич Шереметев в конце концов расхрабрился и решил всё-таки попробовать свои силы в качестве пилота. Летает же конструктор Дубровин, летает Антонов, учатся летать Тайц и Ромейко Гурко! Только что сделала первым полёт женщина-конструктор Кочеткова на учебном планере УС-2, педантично выполнив наказ инструктора, строго-настрого запретившего ей двигать ручкой. Итак, прочь сомнения! И Борис Николаевич решительно занёс свою журавлиную ногу над фанерным сиденьем планёра. Так как летать всем нам казалось естественным делом человека, никому даже и в голову не пришло, что в случае с Борисом Николаевичем — человеком в летах и не слишком здоровым — эта затея может не привести к добру! Началось с того, что обтекатель кабины, и с рассчитанный на длинные ноги Бориса Николаевича, ложился своей верхней площадкой ему на колени и не становился на замки. Вытянуть ноги было нельзя: для этого нужно было бы вынести педаль почти на полметра вперёд. Кто-то предложил положить деревянные бобышки между сиденьем и обтекателем, привязав его за замки верёвочкой, подобранной тут же на старте. Со всех сторон сыпались самые озорные, в том числе и анатомические предложения. Наконец приняли простое, единственно возможное решение — летать совсем без обтекателя.
