С этими словами Казот откланялся и вышел.
Можно, разумеется, отнестись к этому документу скептически, особенно если вспомнить вполне разумное объяснение Шарля Нодье: по его словам, в ту эпоху нетрудно было предугадать, что надвигающаяся революция вначале обрушится на высшее общество, а затем пожрет и собственных вождей; однако приведем все же любопытнейший отрывок из поэмы об Оливье, изданной ровно за тридцать лет до 1793 года; в нем автор с весьма странным тщанием описывает отрубленные головы, и это тоже можно счесть своего рода пророчеством:
«Тому уже четыре года, как оба мы были завлечены волшебством во дворец феи Багас. Сия коварная колдунья, зная о продвижении христианской армии по Азии, решила остановить ее, заманивая в ловушки рыцарей – защитников веры. Для этого она выстроила роскошный дворец. К несчастию нашему, мы вступили на дорогу, к нему ведущую, и вскоре, влекомые магической силою, которую ошибочно приняли за очарованность красотою пейзажа, подошли к колоннаде, окружающей дворец; едва лишь ступили мы на мраморные плиты, казавшиеся незыблемыми, как они словно растаяли у нас под ногами: нежданное падение, и мы очутились в подземелье, где огромное колесо с острыми, как меч, лопастями во мгновение ока рассекло тела наши на части; самое поразительное, что за этим странным расчленением не воспоследовала смерть.
Влекомые собственным весом, части наших тел попали в глубокую яму, где смешались со множеством чужих разъятых туловищ. Головы же наши покатились прочь, точно бильярдные шары. Сумасшедшее это вращение отняло последние остатки разума, затуманенного сим невероятным приключением; и я осмелилась открыть глаза лишь по прошествии некоторого времени; тут же увидела я, что голова моя помещается на чем-то вроде ступени амфитеатра, а рядом и супротив установлено до восьми сотен других голов, принадлежавших людям обоего пола, всех возрастов и сословий. Головы эти сохраняли способность видеть и говорить; самое странное было то, что все они непрестанно зевали, и я со всех сторон слышала невнятные возгласы: „Ах, какая скука, с ума можно сойти!“
Не в силах воспротивиться общему примеру, я принялась зевать, как другие.
– Ну вот и еще одна зевака явилась! – произнесла массивная женская голова, стоявшая напротив меня. – О господи, до чего же тоскливо! – И она продолжала зевать еще усерднее.
– Но, по крайней мере, эти уста еще молоды и свежи! – возразила другая голова. – А какие беленькие зубки!
Затем, обратясь уже прямо ко мне, она спросила:
– Могу ли я узнать, сударыня, имя любезной товарки по несчастью, которую послала нам фея Багас?
Я взглянула на говорившую со мной голову – она принадлежала мужчине. Я не могла различить ее черты, но выражение ее было живое и уверенное, а в голосе звучало неподдельное сострадание.
Я начала было рассказывать: „У меня есть брат…“, но мне не дали окончить даже эту первую фразу.
– О господи! – воскликнула женская голова, первою заговорившая со мною. – Еще одна болтушка со своими историями; мало нам докучали всякими несносными россказнями! Лучше уж зевайте, милочка, а братца вашего оставьте в покое! Ну у кого из нас нет братьев?! Не будь у меня моих, я бы нынче преспокойно царствовала, а не торчала бы здесь!
– Боже милостивый! – сердито отвечала мужская голова. – Ишь как вы заважничали; не с вашей бы физиономией эдак заноситься!
– Какая неслыханная наглость! – воскликнула та. – Ах, будь при мне руки-ноги!..
– Да будь при мне одни только руки!.. – отозвалась ее противница. – Впрочем, – продолжала она, обращаясь ко мне, – судите сами: на что способна голова?! Все ее угрозы – лишь пустая болтовня!
– О, не кажется ли вам, что спор ваш переходит все границы приличия? – заметила я.
– Ах, нет, не мешайте нам препираться, уж лучше ссориться, чем зевать со скуки. Чем еще могут заниматься люди, имеющие лишь глаза да уши и обреченные целый век томиться вместе; ведь мы не имеем, да и не можем завязывать новых знакомств, особливо приятных; стало быть, нам и злословить-то не о ком…
Голова еще долго продолжала бы разглагольствовать, но вдруг всех нас охватило неудержимое желание чихать; миг спустя чей-то неведомый гортанный голос приказал нам искать отрубленные части наших тел; тут же головы покатились туда, где были свалены эти последние».
Не странно ли найти в иронично комической поэме весьма молодого автора кровавое видение отрубленных голов и мертвых тел? Эта причудливая, на первый взгляд, выдумка о заточенных вместе женщинах, воинах и ремесленниках, ведущих споры и отпускающих шуточки по поводу пыток и казней, скоро воплотится в жизнь в тюрьме Консьержери, где будут томиться эти знатные господа, дамы, поэты – современники Казота; да и сам он сложит голову на плахе, стараясь, подобно другим, смеяться и шутить над фантазиями неумолимой феи-убийцы, чье имя – Революция – он тридцать лет назад еще не смог назвать.
Но мы несколько предвосхитили события: едва описав две трети жизни нашего героя, вдруг приоткрыли перед читателем завесу, скрывавшую последние его дни, заглянув, по примеру самого духовидца, из настоящего в будущее.
Впрочем, в наши планы входило рассматривать Казота и как литератора, и как философа-мистика, но, хотя большинство его книг и несет отпечаток занятий каббалистикой, все же, им, как правило, не хватает догматической убежденности; видимо, Казот не принимал участия в совместных трудах иллюминатов-мартинистов, а просто составил для себя, на основе их идей, личную, особую жизненную концепцию. Однако не следует смешивать эту секту с масонскими организациями того времени, хотя их и связывало определенное внешнее сходство; мартинисты признавали падение ангелов, первородный грех, животворящее Слово Господне и ни в одном существенном пункте не отклонялись от учения церкви.
Самого знаменитого среди них – Сен-Мартена – можно отнести к числу христианских спиритуалистов в духе Мальбранша. Выше мы уже упомянули о том, что он осудил внедрение неистовых духов в Лионскую секту. Как бы ни трактовать это понятие, очевидно, что с тех пор деятельность общества приняла политическую окраску, оттолкнувшую от него многих членов. Быть может, влияние иллюминатов как в Германии, так и во Франции, было сильно преувеличено, но нельзя отрицать тот факт, что они оказали сильное воздействие на французскую Революцию, на ее развитие в определенном направлении. Монархические пристрастия Казота удалили его от этого направления, не дав поддержать своим талантом доктрину, чуждую его воззрениям.
Печально видеть, как этот замечательный человек, одаренный писатель и философ, в последние годы своей жизни проникся отвращением к литературному труду и предчувствием политических бурь, которые он бессилен был заклясть. Цветы его поэтического воображения поблекли и увяли; ум, доселе ясный и живой, сообщавший блестящую форму любым, самым причудливым своим измышлениям, проявлялся теперь крайне редко и лишь в переписке политического толка, которая позже и стала причиною процесса над ним, а затем и гибели. И если верно, что некоторым душам дано провидеть грядущие мрачные события, следует назвать это свойство скорее несчастьем, нежели даром небес, поскольку такие люди, подобно злосчастной Кассандре, бессильны убедить других и спастись сами.
