Философские трактаты майнцского периода состоят в тесной связи с тогдашними богословскими полемическими сочинениями. С обеих сторон, – и с католической, и с лютеранской, – уже стали делать первые попытки к воссоединению церквей, попытки, большей частью оканчивавшиеся тем, что каждая из сторон упорствовала в своих мнениях. Но прежней вражды не было, сплошь и рядом католики дружили с лютеранами, и на сцену уже вышел их общий враг – материализм, с которым одинаково враждовали и в Риме, и в Аугсбурге. Лейбниц при своем идеалистическом миросозерцании не мог даже на время стать материалистом. Мы уже указывали, что еще пятнадцатилетним юношею он задумывался над вопросом о конечных целях и о механической причинности: механическая теория первоначально взяла верх, но не в материалистическом, а в картезианском смысле, да и то на недолгое время. Идея божества как чего-то стоящего совсем вне мира была слишком чужда Лейбницу при его стремлениях к «гармонии», к согласованию даже явно противоречивых принципов путем подчинения их новому высшему началу.
Это стремление Лейбница видеть в мире всюду порядок и гармонию ясно сказывается в его юношеском трактате или, лучше сказать, письме, озаглавленном «Основательное искоренение атеизма». Это заглавие было переделано издателем, который сочинил громкое название: «Исповедь природы против атеизма».
Полемика против «атеистов» была предпринята Лейбницем, как говорят, по поручению Бойнебурга. Этот вопрос не имеет особого значения: слишком очевидно, что Лейбниц боролся с атеистами по внутреннему убеждению, а не по заказу.
Цель Лейбница – поразить атеистов их собственным оружием. Он приводит изречение Бэкона: «Капля, выпитая из кубка философии, удаляет от Бога, но если выпить кубок до дна, то возвращаешься к Богу». Лейбниц пытается доказать, что познание природы нимало не ослабляет религиозные чувства.
То было время, когда Гоббс уже выступил со своими смелыми теориями, вызвав тени Демокрита и Эпикура. Лейбниц готов на серьезные уступки материалистам: его цель доказать, что материализм страдает внутренним противоречием. Допустим, говорит он, что все в мире сводится к движению атомов материи. Всякое тело есть «существование в пространстве» – это неоспоримо. Но из существования тела в данном месте вытекает лишь возможность перемены этого места, то есть возможность движения, а не само движение. Тела движимы, но не самоподвижны, доступны известной формировке, но не формируют сами себя. Помимо этого, даже чисто статические свойства тел, оказываемое ими сопротивление, связь между отдельными частями и т. п., по мнению Лейбница, не могут быть объяснены единственно величиною, формою и движением, как того хотят материалисты.
Из этого Лейбниц выводит – путем слишком поспешного логического скачка, – что все не объяснимое величиною, формою и движением вообще не может быть приписано материальным причинам, стало быть, должно быть объяснено причинами нематериальными – как будто, например, «сопротивление движению» должно считаться менее «материальным», чем «величина, форма и движение». Эти «нематериальные причины» свойств тел Лейбниц обобщает под понятием силы, «формирующей, движущей, приводящей все в порядок». Отсюда лишь один шаг до теории «мировой гармонии», на которой основано позднейшее миросозерцание Лейбница.
Если мы уступим Лейбницу в основном пункте, то есть признаем правильность его произвольной классификации материального и нематериального (хотя и неразрывно связанного с материей), его доводы против «атеистов» становятся неотразимыми. Чрезвычайно легко доказать, что не все материально, раз мы заранее исключили из области материального все, что служило для нас камнем преткновения. Если любое тело представляет не скопление «грубой» материи, а сочетание грубого вещества с чем-то более тонким, чем «тонкая материя» картезианцев или чем «эфир» новейших физиков, то само собою разумеется, что проще всего назвать это «нечто» духом, под которым и подразумевается «нечто» противоположное грубой материи. Более точное определение духа дается нелегко, в чем убеждает пример Лейбница. «Дух, – говорит он, – есть деятельная сущность, его деятельность состоит в мышлении». В этом никто не сомневается, но какая тут связь с силой, с сопротивлением движению, со связью между частицами материи – явлениями, которые, по мнению Лейбница, нельзя объяснить чисто материальными причинами? Выяснить эту связь, со своей точки зрения, Лейбницу удалось лишь впоследствии. На первый раз он ограничился выяснением противоположности между духом и телом. Мышление, по уверению Лейбница, «сознается как нечто неделимое, стало быть, оно неделимо, то есть не имеет частей»; движение, напротив, делимо: стало быть, мышление не есть движение, и мыслящее существо или дух отличается следующими основными свойствами: дух недвижим, неделим, неуничтожаем, стало быть, бессмертен. На это «атеисты» могли бы возразить, что, по их учению, великолепно изложенному Лукрецием в его поэме «О природе вещей», материя, хоть она движима и делима, но также «неуничтожаема», стало быть, «бессмертна» – смертна только «форма», и, если допустить, что материю формирует дух, то отсюда, пожалуй, можно было бы прийти к выводу, весьма неутешительному для спиритуалистов, то есть сказать, что дух умирает, или, по крайней мере, существенно изменяется вместе с формой, в которой он воплотился. Во всяком случае, доводы, выставленные Лейбницем против материализма, далеко не такого уничтожающего свойства, как он думал, и материализм более логичен и последователен, чем произвольная классификация Лейбница, по которой всякое движение заключает в себе нематериальный принцип.
Тесно связано с этим трактатом письмо, написанное Лейбницем из Майнца своему бывшему профессору Якову Томазию. Здесь Лейбниц уже прямо выступает как основатель самостоятельной философской системы, отличающейся и от философии Аристотеля, и от учений Декарта и Спинозы. Лейбниц прямо устраняет мысль о солидарности с картезианцами: он никогда и не был последователем Декарта. «Я менее всего картезианец, – пишет Лейбниц. – Я не боюсь сказать, что нахожу в физических книгах Аристотеля больше истин, чем в рассуждениях Декарта – так далек я от того, чтобы был. приверженцем этого последнего». Затем Лейбниц развивает свою давнишнюю мысль о необходимости примирить Аристотеля с новейшей физикой.
«Я в одном согласен с Декартом, – пишет он, – в том, что физические явления должны быть объясняемы исключительно величиною, формою и движением». Возможность указанного «примирения» Лейбниц видит в том, что в физике и Аристотель не дал ни единого принципа, который не мог бы быть объяснен величиною, фигурой и движением. Как мы видели, Лейбниц ни за что не хочет признать движений, присущих материи. «Материи свойственно лишь протяжение и непроницаемость, но движение может быть объяснено лишь нематериальной причиной». Эту теорию Лейбниц ценит потому, что видит в ней достаточное основание для доказательства существования божественного начала.
