В избе ничего не обнаружили. Перешли во двор. Григорий Абрамович прошел в стайку, посмотрел на равнодушно жующую корову. В углу — копна сена. Он сунул руку, наткнулся на что-то твердое. Мигом разбросали сено, под ним лежал желтый чемодан. Трояновский откинул крышку: весь чемодан, до самого верха, был набит продуктовыми карточками, упакованными в твердую оберточную бумагу. На одной из пачек бумага была надорвана.
Степку взяли на следующий день. Только не в деревне, а в Кимельтейском военкомате, парень просился на фронт.
На суде Никулин рассказывал:
— Сам не знаю, какой бес меня попутал! Давал ведь зарок: больше ни-ни! Больно уж большая разиня попалась... Бросила чемодан на пол и дрыхнет... Не знал я, что там у нее. Когда домой-то принес, открыл его в стайке, пощупал — показалось, что деньги. Чиркнул спичкой и обомлел: карточки! Страшно стало и совестно: скольких людей голодом оставил!
Поверьте, граждане судьи, ни одной не взял! Удрал из дому, решил больше не возвращаться, пошел на фронт проситься...
Поимейте жалость, граждане судьи, хоть сколько давайте мне за это, только отправьте на фронт!
Суд удовлетворил Степкину просьбу.
Супруги Сидоренко жили дружно. Степанида Петровна, хоть и была старухой прижимистой, для своего мужа, Афанасия Ильича, не жалела ничего. А он любил приложиться к рюмочке. Однако, хоть и пил часто, но — понемногу и никогда не напивался допьяна.
В Подмосковье был у них свой дом, держали пару поросят, корову. Степанида была большой мастерицей по части засолки свиного сала, откармливать поросят умела так, что сало было с мясными прожилками. Часто собирали они посылки сыну в Читу, он их звал к себе, да все не решались Сидоренки сорваться с насиженного места. И только когда началась война, продали старики дом, скотину и подались на восток. Пока ехали, была введена пропускная система, и дальше Иркутска их не пустили. Уже несколько дней жили Сидоренки на Иркутском вокзале. Старику хоть бы что, свою ежедневную «четушечку» он получал от Степаниды Петровны регулярно и потому всегда был весел, балагурил с соседями по вокзальной скамье. Степанида же Петровна чем дальше, тем больше нервничала, не раз ходила к начальнику вокзала с просьбой о пропуске, но все безрезультатно.
Афанасий Ильич был стариком живым, непоседливым. То туда убежит, то сюда. Почти целыми днями сидела Степанида Петровна на скамье одна, караулила вещи. На пятый или шестой день рядом с ней опустилась молодая женщина, одетая в светлый габардиновый плащ. Лицо ее было усталым.
— Господи, сколько же еще торчать-то здесь?! — с отчаянием произнесла она.
Степанида Петровна тут же откликнулась:
— Ох, милая, и не говори! И мы со стариком совсем уже измотались.
— Далеко едете-то, бабушка?
— В Читу, к сыну... Все продали: дом, корову, сорвались с места и вот, пожалуйста, — едем, едем, все никак доехать не можем!
— И я в Читу. Муж у меня там служит. Да вот пропуск никак не выхлопочу. — Она доверительно нагнулась к Степаниде Петровне, шепотом продолжила: — Говорят, есть здесь один начальник, помогает людям. Не даром, конечно... Обещали мне узнать, где он живет...
Она еще немного посидела, поговорила со Степанидой Петровной, потом поднялась.
— Пойду, узнаю...
— Пойди, пойди, милая... Если что — нас, стариков, не забудь.
Вернулась женщина через час. Тихо сказала:
— Нашла... Деньги-то есть, бабушка, чтобы заплатить ему?
Степанида Петровна настороженно покосилась на нее, незаметно ощупала грудь, где в объемистом свертке хранила всю свою наличность.
— А сколь надо-то?
— Пятьдесят рублей.
Деньги по тем временам были небольшими, и бабка радостно закивала:
— Есть, есть!
— Тогда пошли.
— Счас, милая, погоди маленько, прибежит мой старик, и пойдем.
Вскоре появился и Афанасий Ильич. Оставили его сторожить вещи и пошли.
Высокий военный быстрым шагом шел им навстречу, видимо, спешил. Слегка задел плечом Степаниду Петровну, извинился, пошел дальше. Из-под полы его шинели на землю выпал сверток. Женщина подняла его, хотела было окликнуть военного, но Степанида Петровна остановила:
— Погоди-ка, давай сначала посмотрим, что там. А вдруг деньги?
— Отдать нужно. Нехорошо это... — укоризненно произнесла женщина.
— Ничего, у них, военных, денег много, — отпарировала Степанида Петровна и повлекла женщину к дальнему забору.
Только развернули бумагу, как перед глазами мелькнула толстая пачка денег. Похоже, что все они были одного достоинства, по пятьдесят рублей. У Степаниды Петровны заблестели глаза, она протянула было руку, но тут остановили чьи-то шаги. Женщина спрятала сверток под плащ. Перед ними стоял военный.
— Вы не подбирали сверток? С деньгами?
— Нет-нет, не видали! — торопливо проговорила Степанида Петровна.
— Как же так? Мне люди на вас указали.
Женщина пренебрежительно пожала плечами.
— А ну-ка... — военный шагнул к ней, быстро ощупал ее плащ, повернулся к Степаниде Петровне. — Вы уж извините, но и у вас посмотрю.
— У меня свои деньги! — отшатнулась Степанида Петровна.
— Покажите. Я свои деньги знаю, у меня купюры по пятьдесят рублей. Да не бойтесь, ваши не возьму.
Степанида Петровна вытянула из-за пазухи сверток со своей наличностью, военный взял его, на миг отвернулся, разглядывая, тут же снова завернул бумагу, со вздохом вернул:
— Нет, не мои...
Степанида Петровна, даже не взглянув, — при ней ведь смотрели-то! — вновь упрятала деньги за пазуху, а военный приступил к женщине:
— Все-таки не верю я вам... Давайте-ка, еще раз осмотрю ваши карманы.
На этот раз он был внимательней и из внутреннего кармана плаща женщины извлек свою пропажу. Глаза его зло сузились.
— Ах ты, сволочь! Значит, не видела? А ну, пошли в милицию!
Он вел их через вокзальную площадь к милиции. Степанида Петровна жалобно заговорила:
— Меня-то отпустил бы, сынок, а?
Женщина поддержала ее:
— Отпустите бабку... Деньги-то ведь я подобрала, она о них и не знала.
Военный остановился, смерил их взглядом, потом махнул рукой:
— Ладно, бабка, иди...
И Степанида Петровна затрусила прочь, к своему старику.
— Ну, как? — встретил ее Афанасий Ильич. — Достала пропуск-то?
Она раздраженно махнула рукой: какой, мол, там пропуск!
Афанасий Ильич немного помолчал, подождал, пока его дражайшая половина успокоится, потом легонько толкнул ее в бок.
— На четушечку-то дай, Степа!
Степанида Петровна вздохнула, полезла за пазуху.
