В заключение элегии Александр Сергеевич крепко выругал насолившего ему цензора Красовского.
Супруги Сонцовы и обе их дочери – Ольга и Екатерина Матвеевны, – помимо всей их незлобивости, рассердились за элегию не на шутку; Василий Львович, не придавая выходке племянника особенного значения, удивлялся, как можно сердиться из-за таких пустяков, а цензор, как сказал моей матери автор, во время довольно неприятного разговора с сестрой по этому случаю, «получил, что желал, и задумчивым стал».
Привожу эпиграмму в настоящем, первоначальном ее виде, как продиктовала мне мать, а не в том, в котором элегия эта, переделанная дядей впоследствии, появилась в напечатанном его письме к князю Вяземскому (см. том VIII Сочинений Пушкина, издан. А.С. Суворина 1887 г., стр. 32). Вот первоначальный текст:
Ах тетушка, ах Анна Львовна,
Сергея Львовича сестра,
Ты к батюшке была любовна,
А к матушке была добра!
Тебя Матвей Михайлыч кровный
Всегда встречал среди двора,
Тебя Елизавета Львовна
Ценила больше серебра…
Давно ли с Ольгою Сергевной,
Со Львом Сергеичем давно ль,
Как бы назло судьбине гневной
Делила ты и хлеб и соль?
Но «Вот»[13] уже Василий Львович
Стихами гроб твой окропил!
Почто стихи его попович,
Подлец Красовский, пропустил?
Поэзия была родовою особенностью Пушкиных; в молодости Ольга Сергеевна сочиняла преимущественно французские стихи, которые и записаны ею в завещанном мне альбоме. Привожу оттуда следующие коротенькие пьесы:
Tourmentee par un songe, il me semblait naguere,
Que dans les cieux agitant mes bras,
Je volais, soutenue par des ailes legeres.
L’amour, a ses pieds delicats,
Trainant pour me braver une masse psante,
Part plus prompt que les vents, que la foudre eclatante,
Et m’atteint des les premiers pas.
Que presage un tel songe? Helas! je crois l’entendre!
Jusqu’ a present, plus volage que tendre
J’ai pu fuir, m’echapper a travers mille amours,
Et je suis maintenant enchainee pour toujours
Par le dernier qui m’a su prendre.
(На сновидение)
(Тревожимая сном, я когда-то видела, будто бы, простирая руки в небесах, я летала, поддерживаемая легкими крыльями. Амур, чтобы воспротивиться мне, двигая своими нежными ножками тяжелую массу, летит быстрее ветров, быстрее лучезарной молнии и настигает меня на первых полетах. Что значит этот сон? Увы! кажется мне, что его понимаю. До сих пор – более ветреная, чем нежная, – я могла бежать и уклоняться от тысячи привязанностей, а теперь связана навеки с последнею, которая и успела завлечь меня.)
Toujours le malheureux t’appelle,
О nuit, favoralle aux chagrins!
Viens done, et porte sur ton aile
L’oubli des perfdes humains!
Voile ma douleur solitaire!
Et lorsque la main du sommeil
Fermera ma triste paupiere,
О Dieu! reculez mon reveil!..
Qu’a pas lents 1’aurore s’avance
Pour ouvrir les portes du jour;
Importuns, gardez le silence,
Et laissez dormir mon amour!
(К Ночи)
(Несчастный всегда тебя призывает, о ночь, благоприятная горестям! Приди же и неси на твоих крыльях забвение вероломных смертных. Завесь скорбь моего одиночества, и, когда рука сна смежит мои печальные вежды, о Боже! отодвинь мое пробуждение, и пусть заря медленными шагами приблизится открыть двери дня. Непрошеные, храните молчание и не мешайте спать моей любви.)
О cigale melodieuse!
Que ta destinee est heureuse!
Que tu vis sous d’aimables lois!
Dans le parfum de la rosee
Tu t’enivres, reine des lois!
Puis sur un vert rameau posee,
L’echo retentit de ta voix!
Des fruits, que prodigue l’automne
Des biens, qu’apporte le printemps —
La faveur des dieux te les donne
Dans le bocage et dans les champs!
Des guerrets hote pacifque,
Ta vue est chere au laboureur;
Nous aimons ton chant prophetique
De l’ete doux avant-coureur!
Les muses daignent te sourire,
Et tu tiens du dieu de la lyre
L’eclat de tes joyeux accents.
Des bois oracle harmonieux,
Fille innocente de la terre!..
Ta substance pure et legere
Te rend presque semblable aux dieux!
(На стрекозу)
(О стрекоза благозвучная, как счастлива судьба твоя, под какими прекрасными законами ты живешь! Ты, царица лесов, опьяняешься среди благоуханий росы, а когда сидишь на зеленой ветке, эхо передает твой голос! Плоды, которые расточает осень, богатства, приносимые весною, – все это предоставляет тебе в рощах и полях милость богов. Мирный посетитель пашен! Вид твой драгоценен земледельцу! Мы любим твое пророческое пение, приятный предвестник лета! Музы удостоивают тебя улыбкою, и ты получила от бога лиры очарование твоих радостных напевов. Сладкогласный певец лесов, невинная дочь земли, твое чистое и легкое вещество уподобляет тебя богам!..)
Привожу еще, хотя и вопреки хронологическому порядку, одно французское четверостишие моей матери; сочинила она его в течение не более пяти минут в 1849 году (23 мая) за два часа перед моим выездом из Варшавы в Петербург для поступления в учебное заведение:
Acrostiche a mon fls Leon
Les souhaits, qu’en се jour je fais pour ton bonheur,
En te disant adieu, partent du fond du coeur;
О mon Dieu! daigne, daigne ecouter ma priere,
Ne la rejette pas – tu vois qu’elle est sincere…
(Акростих сыну моему Льву)
(Пожелания, которые сегодня произношу для твоего счастия, говоря тебе прости, исходят из глубины сердца. О Боже мой, удостой, удостой услышать молитву мою! Не отвергай ее, ты видишь, что она искренна!)
В вышеупомянутом альбоме списаны моей матерью также многие любимые ею стихотворения брата ее и других писателей. К сожалению, Ольга Сергеевна не под каждым из них подписывала фамилию авторов. В числе помещенных в этой книжке произведений находится пьеса «Разуверение», приписываемая Ольге Сергеевне ее друзьями; мать же на вопрос мой – «кто автор?» – отвечала, улыбаясь: «Сам отгадай, Леон, а так-таки и не скажу».
В этом стихотворении автор – по всей вероятности, Ольга Сергеевна – говорит как бы от имени товарища Александра Сергеевича по лицею, В.К. Кюхельбекера, после упрека, сделанного ему дядей за обидчивый нрав. И действительно, Александр Сергеевич однажды, в присутствии своей сестры, сказал Кюхельбекеру: «Тяжелый у тебя характер, брат «Кюхля» (так всегда он называл его); люблю тебя как брата, но когда меня не станет, вспомни мое слово: «ни друга, ни подруги не познать тебе вовек».
Пушкин любил всей душой брата «Кюхлю», хотя, так же как и с Павлом Ганнибалом, повздорил с ним именно из-за вздоров, вследствие чего, рассказывала мне мать, секунданты, их же друзья и приятели, поставив Пушкина и «Кюхлю» на дистанцию в пятнадцати шагах один от другого, вручили каждому из ратоборцев по игрушечному пистолету, не бившему и на пять шагов. Результатом поединка – искренние объятия соперников, слезы умиления и не одна бутылка «Аи». Вот стихи «Разуверение»:
Не мани меня, надежда,
Не прельщай меня, мечта!
Уж нельзя мне всей душою
Вдаться в сладостный обман;
Уж унесся предо мною
С жизни жизненный туман.
Неожиданная встреча
С сердцем, любящим меня…
Мне ль тобою восхищаться?
Мне ль противиться судьбе?
Я боюсь тебе вверяться,
Я не радуюсь тебе!
Надо мною тяготеет
Клятва друга первых лет!
Юношей связали музы,
Радость, молодость, любовь,
Я расторг святые узы…
Он в числе моих врагов!
Ни подруги и ни друга
Не иметь тебе вовек!
Молвил, гневом вдохновенный,
И пропал мне из очей;
С той поры уединенный
Я скитаюсь меж людей!
Раз еще я видел счастье…
Видел на глазах слезу,
Видел нежное участье,
Видел… но прости, певец,
Уж предвижу я ненастье!
Для меня ль союз сердец?
Что же? роковая пуля
Не прервала дней моих?
Что ж? для нового изгнанья
Не подводят мне коня?
В тихой тьме воспоминанья
Ты б не разлюбил меня…
Обидчивость Кюхельбекера порой, в самом деле, была невыносима; в обществе его прозвали «Le monsieur qui prend la mou-che»[14]. Так, например, рассердился он на мою мать за то, что она на танцевальном вечере у Трубецких выбрала в котильоне не его, а Дельвига; в другой же раз на приятельской пирушке у П.А. Катенина Кюхельбекер тоже вломился в амбицию против хозяина, когда Катенин, без всякой задней мысли, налил ему бокал не первому, а четвертому или пятому из гостей.
