На этих встречах были представлены результаты исследований мозга с помощью различных инвазивных и неинвазивных методов: нейрофизиологических, позитронно-эмиссионно-томографических, магнитометрических, фотонных и т.д., и т.п. Их отличали оригинальные формы анализа и представления материала, свобода дискуссий.
Вместе с учеными на заседании присутствовали представители и руководители основных фирм, изготовляющих оборудование для медико-биологических исследований. Сам Теруо Хирума – руководитель фирмы «Хамаматсу Фотоникс», работу которой нам показывали перед началом каждой встречи. Надо сказать, что фирма не только производит первоклассное оборудование, но и поставляет всему миру те блоки, в изготовлении которых нужна особая тщательность. Мы видели, как работают японцы в фирме, – они как будто совсем не торопятся, особенно на тех участках, где используется ручной труд. Но выигрывают, в том числе и во времени, за счет того, что каждое изделие совершенно. А платит рабочим фирма в зависимости от проработанных лет. Удерживаются лучшие: чем дольше они работают, тем совершеннее выполняют своим операции, тем больше им платят. На том, как работают японцы, сказалась многовековая традиция тщательности и трудолюбия. Женщина весь день, спокойно и не торопясь, обжигает на горелке цоколь фотоумножителя. Мне кажется, я от этого сошла бы с ума и не согласилась бы так жить ни за какие привилегии. Но мне ни этой работы, ни сопутствующих ей привилегий никто и не предлагает – ни у нас, ни в Японии. А японцы и японки, совсем не думая об этом, готовились к тому, чтобы стать на вершину современной технологии, веками. Что не исключает, к счастью, более быстрого воспитания профессионализма и трудолюбия. Все особенности мышления и организации работы позволили Теруо Хируме создать у себя совершенный исследовательский центр – «Centre of excellence».
Может быть, я когда-нибудь возьмусь за перо для того, чтобы описать подробнее и другие свои встречи в жизни – и у нас, и за рубежом. Наверное, такая портретная галерея будет небезынтересна тем, кто не видел мимики и не слышал живого голоса многих творцов важных и важнейших этапов нашей науки. Мне кажется даже, что это что-то вроде долга перед прошлым и будущим, но для этого нужно время – и настроение.
О тех из своих, кто прошел проверку временем
Почему я написала эту книгу? Этому есть слишком много причин, чтобы назвать их все. Главное, о чем написана книга, о самом-самом в моей любимой науке о мозге человека, – для всех; о том, как фундаментальная наука практична, как она работает на медицину; как жизнь общества способствует или препятствует развитию науки и соотносится с наукой о мозге; как философия соотносится с наукой о мозге сегодня. Что еще? Конечно, о том, как отечественный и мировой научный климат приводит к тому, что прорывы в неизвестное начинают действительно носиться в воздухе.
Если прочтете текст внимательно, найдете в нем и о взаимоотношениях учителя и ученика. Разных. Есть много радостей в проблеме «учитель – ученики» в науке, есть много разочарований. Я писала очень давно на эту тему в «Правде», там это назвали «Воспитай ученика». Но это было слишком давно, в те прекрасные времена, когда еще не появилось ощущения, что прожитая жизнь находится как будто в другом измерении.
Чужой опыт учит умного и не помогает глупым. «Дурак учится на своем опыте, умный – на чужом», – говорят в народе. Я, признаюсь, училась и на чужом, и на своем опыте, и то, чему училась на своем, знала глубже, прочнее. Хочу, чтобы мой опыт послужил и умным, и глупым. Среди глупых есть прямо-таки таланты, глупость житейская ничуть не мешает писать картины и музыку, да и решать профессиональные проблемы. На эту тему не хочу полемизировать – пусть моя позиция вольется в долгожданный плюрализм мнений.
Так как же все то, что сделано нами в науке о мозге человека, сопоставимой сейчас с другими приоритетными направлениями, начиналось и происходило?
Была пустая, оставленная жильцами, ждавшими лучшей, а потому и не делавшими ремонта, квартира на служебной площади. С обоями дело обстояло из рук вон плохо, они решали свою проблему сами – отклеивались, отваливались от стен. А со стульями и столами – никак, их просто не было совсем. Потом принесли откуда-то старенький письменный стол и стул мне и еще один стул для того посетителя, которому придется говорить со мной. Да в первые дни ничего большего и не нужно было – никого не было. Я была одна со всем своим и отдельческим будущим в Отделе прикладной физиологии человека (затем – нейрофизиологии человека), который на бумаге уже существовал, тем самым подтверждая, что в начале было Слово (в виде решения Президиума АМН СССР).
Я писала общие направления работы отдела и первые частные направления и именно под них подбирала людей, которые почему-то все время шли и шли. Они шли ко мне, но я поняла только потом, почему они шли. Потому, что время для физиологии мозга человека пришло. Это трудно формализовать, но это было самое важное. Человек оказался готов приступить к познанию самого главного в самом себе – работы своего мозга. И не взялась бы за это я – наверное, нашелся бы кто-нибудь другой, немножко раньше или немножко позже.
Жизнь подошла к концу – и, может быть, оказалась бы моя радость от пути в науке замешенной на горечи разочарований, особенно страшных предательств друзей и учеников. Однако нет в моей душе горечи потери. В 1997 г. мне довелось пережить лучшие минуты моей научной жизни. На 33-м Международном конгрессе физиологических наук, проходившем в Санкт-Петербурге, программным комитетом я была удостоена чести первой лекции, сразу после формального открытия конгресса, в огромном «Октябрьском» зале. Нескольким тысячам физиологов и гостей я рассказала о том, что в XX в. произошло в науке о мозге человека. И какие ближайшие тактические и стратегические задачи в этой науке видятся мне как наиболее важные. Это была не первая моя лекция на физиологических конгрессах. Я читала их и в Дели, и в Париже, и в Будапеште, и в Хельсинки. Читала лекции и на конгрессах по психофизиологии, по психиатрии. И не только на конгрессах, но и просто по отдельному приглашению. Эти лекции, как правило, касались какого-то определенного вопроса, определенного отрезка моей научной жизни в проблеме «Мозг и психика» или по проблемам механизмов болезней мозга. Но та, о которой я написала выше, формально открывала конгресс, и поэтому я позволила себе сделать ее не такой, как обычно, – сформулировать и очертить глобальные прорывы XX в. в изучении высших, человеческих функций мозга человека.
Итак, давным-давно, тридцать пять лет назад, я собрала молодежь, с отдельными «вкраплениями» моих ровесников, тех специалистов, которые были необходимы для исследования проблемы «Живой мозг человека», но представляли комплементарные специальности. Антонина Николаевна Бондарчук, нейрохирург, оперировала и выхаживала больных, для диагностики и лечения которых использовались вживленные электроды. Больным становилось легче от ее первых шагов в палате. Долгое время работая на базе городской больницы, мы всегда знали: все медицинские требования, все «за» и «против» будут приняты во внимание, всё будет благополучно с этикой при лечении. И ни требовательный невропатолог, возглавлявший там отделение, а сейчас работающий с нами, ни зоркий главный врач не смогут нас, все время находящихся между сциллой и харибдой, между ответственностью за сделанное и ответственностью за несделанное, упрекнуть ни в экспериментаторстве, ни в отказе от лечения наиболее сложных больных. А.Н. Бондарчук любила свое дело и жизнь – молодой, яркой женщиной вышла на пенсию.
