– О, бесспорно. Таким он, вероятно, был и для целой группы других ребят, идущих за мной следом. Он был лучший – и есть – среди профессиональных комиков.
С другой стороны, он то и дело повторял, что не был бы тем, кем стал, если бы вы не предоставили ему шанс в шоу Late Night.
– Ну, он благодарен, потому что делал так же много для нас, как и мы для него, – может быть, и больше. Он мог бы сделать для себя то, что делал здесь, в другом шоу. Но для нас, как я уже сказал, найти постоянного гостя, который мог бы выступить, действительно мог участвовать, Господи – это были деньги в банке.
Однажды вы начали ваш монолог словами: «Я чувствую себя, как миллион баксов!» Так как же себя чувствует миллион баксов?
– Сногсшибательно. Вообще-то меня просто веселит эта фраза.
Вы все еще говорите, что чувствуете себя, как миллион баксов во всем этом?
– Нет, нет. Меня смущает такое внимание.
Так в какую сумму долларов вы оцените то, как вы теперь себя чувствуете?
– Я чувствую себя, как миллион баксов.
Дэвид Геффен
Интервьюер Патрик Голдстайн
29 апреля 1993 года
Вам всегда хотелось работать в индустрии развлечений?
– Я не мог дождаться, когда вырасту и перееду в Калифорнию. Мне хотелось быть там, где снимаются фильмы, в той земле, где светит солнце, где клевые девчонки, и сёрфборды, кабриолеты, и зеленые газоны, и красивые дома. На следующий день после окончания средней школы я переехал в Лос-Анджелес.
Вас это захватило, как мальчишку?
– Помню, как я впервые пришел в концертный зал «Радио-Сити». Я вышел купить шоколадные сигареты, и, когда вернулся в театр и открыл большие двери, как раз закончился номер группы Rockettes, и я шел по проходу, а люди бурно аплодировали. И я представил себе, что иду получать статуэтку «Грэмми». Отчетливо это помню.
А вас интересовал бизнес в индустрии развлечений?
– Я обычно читал все, что мне попадалось о бизнесе развлечений. Когда мне было девять лет, я знал все, что содержалось в колонке Гедды Хоппер, и в колонке Уолтера Уинчелла тоже. Мама, бывало, говорила, что я источник бесполезной информации.
А как вы сами себе представляли то, чем занимаетесь?
– Я «прозрел», когда купил биографию Луиса Б. Майера «Раджа Голливуда», написанную Босли Кроутером. Прочел эту книгу и подумал: «Хочу это делать». Мне эта работа казалась величайшей в мире.
Но когда вы наконец получили серьезный пост в кинобизнесе на студии Warner Bros. Pictures в 1975 году, вы ее возненавидели.
– Я счел ее совершенно неудовлетворительной. Руководить киностудией – это худшая работа в мире. Очень тяжело, когда каждое изделие стоит тридцать или сорок миллионов долларов и каждый день необходимо прочитать две колонки светской хроники в деловых газетах, из которых становится ясно, какой ты тупица, потому что принял или, наоборот, не принял то и иное решение.
Почти все начальники на киностудиях, кажется, страдают этой ужасной болезнью.
– Не думаю, что это болезнь. Полагаю, это страх. Самое ходовое словечко в Голливуде – «страх». Почти все боятся, что совершат ошибку, станут ничем и потеряют работу. Им хочется быть неуязвимыми. Не думаю, что так же обстоят дела в бизнесе звукозаписи. Там люди не теряют работу оттого, что заключают договор с артистом, чьи пластинки выходят и не продаются.
Вы все еще думаете, что индустрия звукозаписи свободна от голливудского менталитета блокбастеров?
– Эти две индустрии нельзя сравнивать. За несколько сотен тысяч долларов пока что можно выпустить пластинку. В настоящее время невозможно снять фильм меньше чем за 18–25 миллионов долларов, поэтому провал одного из таких фильмов оказывает сильнейшее влияние на жизни всех, кто в нем занят. Провал пластинки не оказывает особого влияния на компанию звукозаписи. А по-моему, если нет возможности провала, то, значит, нет и шанса на успех, и поэтому все кончается тем, что в кинобизнесе так много дерьмовых фильмов.
Вы имели дело со многими артистами, от Дэвида Кросби и Джона Леннона до Эксла Роуза, которые жили на пределе, принимали наркотики или позволяли себе дикие выходки, бесновались на сцене или мочились на столы ваших менеджеров. Почему творческие люди подвержены психологическим драмам?
– Потому что в их головах звучит множество голосов, зачастую одновременно, и это может сбивать с толку. С глубоким уважением отношусь к безумствам, которым могут быть подвержены люди в возрасте пятнадцати, шестнадцати, девятнадцати или двадцати пяти лет. Никогда не был более сумасшедшим, чем в эти годы. Возможно, я и не мочился на чей-то стол, но определенно сам сходил с ума или сводил с ума других. Думаю, чудо, если некоторые люди могут пережить славу, которая нашла их в юном возрасте. Возьмите Эксла Роуза – вот он спит на пороге, а в следующую минуту он уже мультимиллионер, и любая девица хочеть его трахнуть. С этим очень трудно справиться. Думаю, чудо, что люди выживают, став большими звездами. Насколько известно, многие с этим не справляются.
И все же это потрясающе – быть знаменитостью. Вспоминаю одну вашу совершенно удивительную фотографию работы Энни Лейбовиц: утро, вы лежите в постели и говорите по телефону – и чувствуете себя непринужденно. Похоже, на вас и одежды-то нет. Вы обычно спите нагишом?
– Да. Дело в том, что я знаю Энни уже много лет и полностью ей доверяю. Поэтому я готов сделать что угодно. Однажды в 1971 году я позировал перед отелем «Беверли-Хиллз» голым, прикрывая листком свой член, потому что она осмелилась попросить меня так позировать. Джексон Браун вставил это фото в рамку и повесил в своей гостиной.
Особенно интригующим на вашем фото в постели показалось мне то, что все книги на полке были биографиями людей из трудных семей. «Хьюстоны», «Бингэмы из Луисвилла». Вы и сами вышли из сложной семьи. Ваша мама бежала от погромов в России и больше никогда не видела своей семьи. А когда вы росли в Бруклине и она была основным добытчиком…
– Она была удивительной женщиной, относилась к породе тех классических людей, которые проживают невероятно трудные жизни. Мой отец был безработным, поэтому она занималась шитьем, а закончила тем, что открыла собственный бизнес – изготовляла корсеты и бюстгальтеры для женщин в своем доме. Потом она открыла магазин и, наконец, купила тот дом, в котором магазин находился.
Значит, ваша мама всегда работала?
– Я вырос в странной семье. Другие дети приходили домой в три часа дня, чтобы съесть печенье, запивая его молоком, а моей мамы в это время дома не было. В детском возрасте это еще не совсем понятно. Ты удивляешься – что-то не так? Не знаю, как описать мою маму. Могу только сказать, что я восхищался ею, хотя с возрастом мне временами хотелось ее убить.
