— Фу, бесстыжий, а посмотришь — на мужчину похож.
— Детей своих не стесняется. Вот дочка его выделывается, с гонором, ходит, нос задрав — а каково, когда отец педераст, а?
— Да, ладно… кто ей что скажет?! Не видишь, все равно целуют в одно место в прямом и переносном смысле.
— Не знаю, не знаю, в нашу молодость разве что пара-тройка была таких, а сейчас, кажется, это даже престижно!
Такие разговоры за Эмзаром ходили шлейфом, но как будто ничего в его жизни не меняли. Сытая жена, избалованные и обнаглевшие дети и высокий служебный ранг были для него полной гарантией неприкосновенности.
Президент от него требовал не только новую, свежую кровь, но еще и видеозаписи утех.
Понравившиеся новобранцы, девушки и парни попадали прямо на ложе к президенту, и тогда о карьере больше можно было и не думать. Любимцы переходили на баланс городской мэрии и счастливая жизнь окончательно выталкивала из соломенных голов деревенский закат.
«Охотиться» Эмзар выходил не только по работе — ему требовалась релаксация. Вот и сейчас вроде ничего особенного не случилось, но Эмзар странно поскуливал. Этот Джими — паренек как-то по-особенному запал ему в душу. Его свежее, нежное тело, еще не сформировавшийся голос, удивительная старательность и, главное, не до конца развращенная душа сводили с ума повидавшего виды мужчину.
Эмзар хорошо понимал также, что это чувство могло для него оказаться губительным, но ничего с собой поделать не мог.
— Алло, Джими-ли, это я, — прозвучал его баритон.
— Да, господин Эмзар.
— Жди меня там же в восемь, — разговор грубо прервался.
Джими-ли догадывался, что попал в десятку. Вот, кто будет о нем заботиться, вот, кто ему обустроит жизнь, вот, кто будет задаривать его… А он будет дарить Эмзару все больше удовольствия…
… Под утро явно довольный Эмзар прикурил сигарету…
— В этом городе я многое могу. Или облагодетельствую, или твой след пропадет так, — патрон тяжело вздохнул, — так, что никто найти не сможет. К тому же, и искать некому… Так вот, Джими, знай, ты — моя сучка, только моя, и будешь делать то, что я скажу! Я сниму тебе квартиру, иногда буду наведываться, а ты пока займешься делом. Пришлю тебе пару знакомых журналистов, они напишут интервью для твоего пиара, сделают тебя известным, мол, ты дизайнер, шьешь всякую хрень.
— А какую? — осмелился спросить парень.
— Да хоть подушки на голову, какая разница, два-три дефиле и эти дуры все схавают… Да не забудь над имиджем поработать, впрочем, мои ангелочки сами позаботятся, ну и будем работать вместе.
Ты станешь популярным, телки начнут с тобой дружить, и мы этим маленьким безмозглым дурам вместе будем находить нужные адреса. — Дым от последней затяжки затуманил лицо Джими.
— Это как? — нежно захлопал Джими слезящимися глазами.
— Просто, ты тусуешся, потом приводишь девок, по 100, 200, 300 баксов, сводишь с мужчинами, ну и 50 процентов наши. Из них 10 оставляешь себе. Не забудь! Все снимаешь на пленку и отдаешь мне, и чтоб никому ни слова — урою!
Вот оно счастье привалило!
Невольно перед глазами Джими замелькали деревенские одноклассники, соседи по маленькому селу и шофер маршрутного такси.
«Говорил же, этот мужлан башмаки, то есть — сорри, шузы мне будет чистить», — подумал Джими и нежно, по-кошачьи грациозно подставился боссу.
То, что в стране что-то совсем пошло не так, было понятно и по сводкам, которые выходили из пенитенциарной системы.
С каждым годом ситуация в тюрьмах накалялась и ужесточалась.
Все моложе становились умершие якобы естественной смертью заключенные.
Родителям выдавали почерневшие от побоев трупы без внутренних органов.
Условия в тюрьмах можно было сравнить лишь с фашистскими застенками.
На одно место приходилось по 20 заключенных.
Били всех, несмотря на возраст и пол.
Заключенных каждый день заставляли принимать пищу с горячим техническим маслом.
И только один день был отдушиной, когда патриархия посылала в тюрьму фасоль.
Заключенные гибли в возрасте от 25–29 лет.
На вопрос журналистов министру по исполнению наказаний чем вызвано столько смертей, ответ был «предельно» стерильным, впрочем, как и сама министр — «они простужаются».
В 2005 году убито — 40 человек.
В 2006 году убито — 89 человек.
В 2007 году — убито 101 человек.
В 2008 году — убито 90 человек.
В 2009 году — убито 91 человек.
В 2010 году — убито 142 человек.
В 2011 году — убито 150 человек.
Злые языки поговаривали, что выпотрошенные тела днями валяются в морге тюрьмы, а органы тщательно обрабатываются специальным раствором и вывозятся в цинковых контейнерах. Слухи в скором времени вылились и в СМИ, где авторы статей доказывали, что это бесценный бизнес трансплантации органов, которым руководит первая леди страны Сандра Руловс.
Появились заметки и из женской тюрьмы, например, вице-полковник Кетеван Зарнадзе, которую на долгие годы как инакомыслящую упрятали за решетку, доказывала, что в женской тюрьме по ненадобности поголовно всем женщинам удаляли матку и яичники, причем в том самом госпитале, который принадлежал Сандре Руловс. Первую леди женщины заключенные окрестили Джеком-потрошителем. Статистика была плачевная — более тысяч операций, которые оставляли боль и бесплодие молодым женщинам.
Тема торговли внутренними органами потрясла народ. Люди отдавали все лишь бы не оказаться за решеткой.
Я и другие правозащитники получали сотни писем за неделю.
Оппозиционный канал «Объектив» отвечал на все звонки рыдающего народа.
Директор канала Ирма Инашвили грозилась широкомасштабными акциями, и наказанием всех киллеров собственного народа.
Мы пытались узнавать имена палачей и зачитывали их в слух. Народное негодование росло, я по возможности отвечала на все письма и многих заключенных уже узнавала по почерку. Ребята писали о побоях, нечеловеческом обращении, пытках и даже изнасиловании… В это трудно было поверить, как можно было довести страну до такого? Письма приходили из разных тюрем, их тайком выносили адвокаты и духовенство…
Народ стонал и требовал помощи. Разрозненная оппозиция, в каждой третьей семье заключенный, вокруг стукачи да прослушки…казалось, нет спасения.
Ужесточились и мои статьи.
— Подумай о сыновьях, — пыталась отговаривать напуганная мама.
— Назад дороги нет, — был мой ответ.
