Самая сложная задача для нас была справиться с партизанами. Эти гангстеры и отбросы общества правили городом. Перед тем как район перешел под контроль моего корпуса, они напали на главный отель и обстреляли в холле всех без разбора постояльцев, большинство из которых составляли немецкие офицеры или сторонники Итальянской республиканской партии. Наша собственная служба безопасности пришла к выводу, что арестовать в городе большое количество партизан невозможно, потому что они всегда могли уйти в подполье. В этом смысле у них было преимущество по сравнению с партизанами, воюющими на открытой местности. Убийства, даже среди гражданского населения, совершались ежедневно. Партизаны нападали не только на своих политических противников, зачастую они руководствовались исключительно личными мотивами и убивали из мести или ненависти. Они старались замести свои следы, прикалывая к убитым жертвам листок с надписью: «Немецкий шпион». Такое обвинение могло ввести в заблуждение некоторых доверчивых граждан, но не нас, потому что у нас имелись средства для того, чтобы навести справки о преступниках такого рода.
Большая часть партизан в Болонье относилась к коммунистическому крылу. Их действия едва ли направлялись агентами союзников, и они не способны были выполнять какие-либо военные задачи, например разрушать линии связи или обстреливать немецкие войска. С другой стороны, они явно поддерживали контакты с так называемым Итальянским освободительным движением. Они регулярно получали подкрепление из долины, потому что мы были не в силах остановить поток перебежчиков. В районе Болоньи партизаны стали особенно опасны тем, что устанавливали тесную связь с растущей армией дезертиров других национальностей. Те снабжали партизан информацией из первых рук о положении в вермахте. Такая информация была полезна партизанам, так как они шпионили в пользу союзников. Мы знали об этом, потому что периодически ловили кого-то из этих шпионов. Не могли мы доверять и своим агентам, которые слишком уж легко перебирались через линию фронта и, по-видимому, получали деньги с обеих сторон.
Установление порядка в Болонье и управление городом, конечно, была проблема в первую очередь политическая. Я решил, что очень ненадежно оставлять это дело на какого-нибудь военного коменданта или мэра. Поэтому я сам назначил себя де-факто чуть ли не официальным военным комендантом, организовал в городе свою канцелярию и назначил ее главой офицера из моего штаба, приказав ему являться ко мне с докладом раз или два в неделю. В этой канцелярии я принимал представителей итальянской власти.
К счастью, главы итальянской администрации оказались весьма достойными людьми. Префект, синьор Фантоцци, довольно молодой человек, был борцом против фашизма, идеалистом и профессиональным управленцем. Я так и не смог понять, перевешивала ли его «вера» здравый смысл до такой степени, что он, подобно многим немцам, до сих пор верил в победу Германии. В отличие от него, мэр города, инженер по фамилии Аньоли, не вступал ни в какую партию и, поскольку единственной его заботой было благополучие города, оставался на своем посту, хотя и был убежден, что конец близок. Я восхищался им и уважал его, и мы часто обсуждали с ним наши общие проблемы. Комиссар Эмилии[31], назначенный Муссолини, был человек на своем месте, не слишком образованный, но в конечном счете проявивший себя честным и бескорыстным патриотом. Это был старый солдат, имевший множество ранений и наград за храбрость. Муссолини, приславший его сюда из резиденции правительства на озере Гарда, получал непосредственно от него информацию о положении на фронте.
Эта группа более или менее ответственных итальянцев не представляла для нас такой проблемы, как новые республиканско-фашистские организации военного или полувоенного толка. Лояльность национальной республиканской гвардии была вне всяких сомнений. Ее создали как преемницу знаменитых королевских карабинеров, и она обладала мощным боевым духом. Батальон карабинеров в Болонье так настаивал на своем участии в боевых действиях, что я отправил его на опасный участок фронта, где он храбро сражался. Нашим общим врагом были «чернорубашечники». Они действительно стали бедствием для народа, и их одинаково ненавидели и мирные граждане, и чиновники, о которых я упоминал, и, разумеется, я сам. Они рекрутировали в свои ряды всех экстремистски настроенных членов партии. Эти безответственные, лихие и не способные критически мыслить поклонники дуче не останавливались перед убийствами или любыми другими злодеяниями для достижения своей цели – уничтожить всех политических противников. Они враждебно относились к людям, занимавшим положение, подобное моему, так как единственными своими союзниками считали только СД и СС. Из этих служб они получали информацию о командирах германской армии и руководствовались ею в общении с нами. Тем не менее «чернорубашечники» и их лидеры представляли лишь ту малую часть итальянцев, которые принесли себя в жертву гитлеровской идее о великой Германии, и они боролись с каждым, будь то немец или итальянец, кто мыслил по-другому. Фактически такие люди составили новый Интернационал, мировоззрение которого не имело ничего общего с национальными интересами. До тех пор, пока Италией правила монархия, фашисты осмеивали церковь, аристократию и Генеральный штаб за их интернационализм, но были в этом абсолютно не правы, ибо представители этих кругов общества думали о своей нации и поэтому относились к германской ветви национал-социализма с осторожностью.
Злым духом «чернорубашечников» Болоньи был профессор медицинского факультета местного университета. Как только я прибыл в город, мне сразу указали на него как на интригана. Как правило, подрывных элементов и среди националистов, и среди фашистов становилось все больше по мере того, как все безнадежнее становилась ситуация. Этот профессор стоял в оппозиции к мэру и префекту, а значит, и ко мне. Но сам он держался в тени, отказываясь вступать в любую дискуссию, и прятался за спину командира бригады «чернорубашечников», который тоже был недоступен.
В конце ноября были убиты четверо уважаемых граждан Болоньи. Будучи признанными врагами фашизма, они скомпрометировали себя тем, что в 1943 году после падения Муссолини пытались возродить старые политические партии. Жители города приписали это убийство профессору, но доказательств, естественно, не нашлось. Возбудить против него уголовное дело было трудно еще и потому, что в своей борьбе против партизан «чернорубашечники» действовали на благо «германского дела» и несли при этом значительные потери. Профессор имел поддержку в лице Паволини, секретаря партии, тогда как министр внутренних дел Буффарини и префект выступали за его высылку.
Между тем Ран, посол Германии в фашистско-республиканском правительстве, тоже возражал против удаления профессора, так как это явилось бы политическим актом, направленным против экстремистского фашизма, который, разумеется, был в большем почете у германского правительства, нежели у самого Муссолини. И все-таки Ран проявил понимание в отношении выбранного мной способа общения с итальянским населением. Но когда он высказался в этом духе, докладывая своему шефу из министерства иностранных дел Германии, Риббентроп дал понять, что он предпочитает бескомпромиссные методы моего предшественника. Традиционные роли солдата и дипломата поменялись местами. Фронтовой военный командир всегда должен быть готов принять жесткие меры в интересах своих войск, тогда как министр иностранных дел обязан поддерживать добрые отношения со своим союзником; теперь все стало наоборот. Посол Ран назначил в мой корпус в качестве офицера связи молодого атташе по фамилии Закс, поскольку придавал огромное значение обстановке в Болонье и был прав.
Несмотря на возражения, я решил возбудить дело против профессора. И его, и шефа «чернорубашечников» выдворили из Болоньи. На совещании я объяснил им, что поскольку район находится на передовом участке фронта, то для поддержания административной власти важно обеспечить единство различных итальянских фракций. А так как такие люди этому не способствуют, я вынужден их удалить, несмотря на жертвы во имя «германского дела», которые понесли команды «чернорубашечников». Преемником профессора был назначен честный и лояльный глава района Кремони по фамилии Черкьяри.
Высылка профессора принесла мир политическим фракциям в Болонье. Консолидировалась власть комендатуры городского гарнизона и государственных и городских чиновников, которые согласовывали с ней свою работу. Борьба против «чернорубашечников» стала популярной; их посягательства были направлены против гражданских лиц, а не против немецких солдат.
Я понимал, что враждебность «чернорубашечников» я переживу, гораздо опаснее было ухудшение отношений с СД, которое произошло в результате моей акции. СД рассматривала высылку профессора как проявление неуважения к ее мнению. Обычная вражда между вермахтом и СД стала особенно острой. Повсюду СД являлась главной полицейской властью, а Болонья находилась в зоне предполагаемых боевых действий, которой по всем канонам следовало быть под властью вермахта. Но при сложившихся обстоятельствах это оказалось недостижимо. Хотя шеф СД в Болонье и имел всего лишь чин капитана, он никак мне не подчинялся, а, наоборот, считал себя равным мне. Мы отлично знали, что для обеспечения «безопасности рейха» в его обязанности входили постоянные доносы на высших военных командиров, которым партия справедливо не доверяла. Через несколько недель после случая с профессором генерал Вольф, возглавлявший СС и полицию в Италии, рассказал мне, что Гитлер несколько раз требовал моей отставки, которой удалось избежать только благодаря вмешательству самого Вольфа и Кессельринга.
