Но он этого не говорит, потому что забывает текст.
— Я должен был увидеть твой…
А что «твой»? А ничего. Пить надо меньше. Но актер, умница, успевает сориентироваться — и на ходу подбирает слово, близкое к «закату» по смыслу и подходящее по размеру.
— Я должен был увидеть твой… конец! — говорит он. И, уже чуя недоброе, вопрошает сам у себя:
— Иль дать тебе своим полюбоваться?
Легенда утверждает, что в этот момент мертвые ненадолго ожили и затряслись в последней агонии…
В Московской мэрии выдавали реестры на земельные наделы, выделенные под строительство. Объявили:
— Театральный Центр Мейерхольда!
Получать документы вышел человек с другой фамилией.
— Мог бы и сам прийти, — хмуро заметил вице-мэр Шанцев.
В середине девяностых я увидел ужаснувшую меня картину. По аэропорту с чемоданчиком в руке шел хорошо одетый господин и громко говорил, обращаясь в пространство:
— Я в Шереметьево! Через час лечу во Франкфурт, оттуда в Оттаву…
Никакого собеседника вблизи господина не наблюдалось, и я понял, что слежу за сумасшедшим. Всяко же бывает. Вот, думаю, человек тронулся от счастья, что скоро увидит Оттаву…
Человек продолжал на ходу оповещать пространство о своих планах на будущее — и прошло полминуты, прежде чем я увидел, что от уха говорящего под пальто тянется проводок.
Человек разговаривал по телефону — только и всего. А я, не подозревающий о существовании телефонной гарнитуры, крался за ним с выпученными глазами, готовый звать санитаров.
И кто, спрашивается, сумасшедший?
Мой знакомец, экстремал, организовал тургруппу экстремалов из Швеции и Польши — и повез их по России. Не по Золотому кольцу, а непосредственно вдоль… И вот в районе Иркутска, на родных могилах, одного поляка сильно пробило на генетическую память. Вечером, крепко взяв на грудь, он надерзил своему российскому экскурсоводу — и пошел пить со шведами.
И стал жаловаться им на Россию.
— Они увозили наших предков сюда, в Сибирь, — говорил поляк, — они нас убивали…
Шведы с сочувствием выслушали всю историю до конца и спросили:
— Почему вы не позвонили в полицию?
Старый советский адмирал, выйдя в отставку, с конца восьмидесятых жил почти безвыездно на своей подмосковной даче. И немного приотстал от городских реалий.
И вот однажды, выбравшись в кои-то веки на своей «Волге» в Москву (что-то надо было забрать из квартиры), едет он обратно в свою Фирсановку. И видит: на Ленинградском шоссе, у обочины, стоит девушка. Вроде не голосует; наверное, стесняется. А за окном «Волги» зима, и девушка, наверное, мерзнет…
Офицерская честь сдетонировала в старом адмирале, и он, притормозив, открыл дверь.
— Минет, — сказала девушка. — Двести рублей.
— А Минет — это до Зеленограда или после? — уточнил адмирал.
В закрытый клуб во втором часу ночи вошел широко известный в московской тусовке клипмейкер N. — и не один, а с девицей совершенно недвусмысленного вида. На девицу он не смотрел; она шла в метре за его плечом, как радиоуправляемый предмет.
Клипмейкер был не чересчур трезв и весьма печален; махнув спутнице рукой в сторону столика, он сразу направился к стойке бара, чтобы печаль усугубить. Девица осмотрелась и на хороших ногах прошла к указанному месту, где и села, умело продемонстрировав окружающим все достоинства.
Достоинства ограничивались телом — лицо у девицы было совершенно птичье, под стать интеллекту. А в клубе, надо заметить, знали и жену и некоторое количество его девушек — и ко всем относились очень хорошо. Поэтому хозяйка окликнула гостя не без укоризны в голосе.
N., очевидно, и без того сознавал свою вину, потому что, прижав руки к груди, оправдался так:
— Лариса! Не со вкусом плохо — времени нет!
Дело было летом, в конце восьмидесятых. Выйдя из гостиницы в Дубултах, я побрел вдоль по Рижскому взморью и через несколько метров наткнулся на стройное мускулистое тело Бори Н., моего приятеля-журналиста.
Боря, жмурясь, лежал на солнышке, как кот в расцвете возможностей. Усиливая сходство, вокруг него полулежали на песке три молодые женщины. Все они мурлыкали вполне интимно.
— Привет, Боря! — сказал я.
— А, привет… — разлепив глаза, но не подняв головы, ответствовал коллега.
Стайка девушек, вспугнутая мною, полетела к морю.
— Давно приехал? — спросил Боря.
— Да только что.
— Здесь живешь? — мотнув дремотной головой в сторону Дома писателей.
— Ага, — говорю.
— Отлично. Я в тридцать третьем номере, заходи вечерком, девчата будут…
— Да я с женой, — виновато ответил я.
Услышав такое, мой приятель-журналист разлепил глаза и даже приподнялся на локтях.
— Вить! Кто ж в Юрмалу — с женой?..
Моя знакомая, милая молодая женщина, вышла замуж — и рассказывает о своем избраннике. Он и умный, и хороший, но самое замечательное — они все-все понимают одинаково!
— Что, например? — поинтересовался я, заранее завидуя такому совпадению жизненных идеалов.
— Он тоже считает, что мне надо покупать красивые и дорогие вещи!
Обожаю спортивных комментаторов. Великие — иной раз договаривались до великих перлов. Котэ Махарадзе, с мягким обаятельным акцентом, так описал происходящее на поле:
— Гаврилов перекинул мяч через шотландского защитника и овладел им…
…не только велик, свободен и могуч, но и фантастически легок на поворотах. А уж когда существительное становится причастием, жди удивительных вещей!
Жена недавно мечтательно повторила вслед за футбольным комментатором: «Молодой, талантливый, нападающий…»
Про Вадима Жука я уже рассказывал в этой книжке. А еще среди моих друзей есть замечательный фотограф Юрий Лев и великолепная поэтесса Рената Муха. Если вы еще не читали ее дивных маленьких стихов, то вот вам, для знакомства:
Потомки бывают умнее, чем предки,
Но случаи эти сравнительно редки…
Впрочем, история не о стихах, а о том, как мы приехали навестить нашу дочь — семиклассницу, отдыхавшую под Москвой в компании с подружкой.
