Еще один забавный случай произошел на другой выставке, где была модель мандалы Кала чакры. Я заметил некоторые неточности в ее построении, поэтому, когда одна молодая сотрудница стала объяснять мне ее значение, я сказал: "Послушайте! Я же специалист в этих вопросах, почему бы Вам не позволить мне объяснить ее для Вас?" и стал указывать на неточности в мандале. Мне это доставило удовольствие.
Когда я ближе узнал монголов, то стал понимать, как сильны связи между нашими двумя странами. Для начала, религия в Монголии та же самая, что и у нас. Как я уже упоминал, в прошлом многие монгольские ученые посещали Тибет, они сделали большой вклад в нашу культуру и религию. Тибетцы пользуются многими религиозными текстами, которые были написаны монголами. Кроме того, у нас много общих обычаев, например, вручение ката. (Одно небольшое различие заключается в том, что тибетские ката белые, а монгольские бледно-голубые или голубовато-серые.) Когда я думал об этих связях, мне пришло в голову, что в историческом плане Монголия имела такие же отношения с Тибетом, какие Тибет с Индией. Помня об этом, я договорился об обмене студентами из наших общин, тем самым возобновив древние связи между нашими двумя странами.
До времени отъезда я получил много благоприятных впечатлений как от СССР, так и от Монголии. Некоторые из них касались материального прогресса, который я увидел, особенно в последней стране, где был сделан большой шаг вперед в области индустрии, земледелия и скотоводства. С тех пор я еще раз бывал в России (в 1987 году) и тогда с радостью обнаружил, что атмосфера явно переменилась в лучшую строну. Это было ощутимым доказательством того, что политическая свобода имеет прямое отношение к самочувствию людей. Теперь имея возможность выражать свои истинные чувства, они явно стали намного счастливее.
2-го августа 1979 года делегация, состоящая из пяти членов Тибетского правительства в изгнании, выехала из Дели в Тибет через Пекин. Я тщательно выбирал их. Так как было важно, чтобы они были как можно более объективны, я выбрал людей, которые не только знали Тибет до китайского вторжения, но еще и были знакомы с современным миром. Кроме того, я также обеспечил в составе делегации представительство всех трех провинций.
В числе делегатов был мой брат Лобсан Самтэн. Он давно отказался от своих монашеских обетов, оставив меня единственным представителем нашей семьи в Сангхе, и проходил тогда самую современную фазу в плане одежды и внешности. Лобсан отрастил длинные волосы и носил большие свисающие усы. Его одежда также была соответствующей. Я немного беспокоился, что его могут не узнать в Тибете те, кто должны бы помнить его.
Я и теперь, более десяти лет спустя, еще не совсем понимаю, каких впечатлений ожидало пекинское руководство от членов этой делегации, побывавших в "новом" Тибете. Но, думаю, оно было уверено, что делегация увидит такое благополучие и процветание своей родины, что не останется никаких причин для пребывания в изгнании. (И действительно, боясь, что делегация может подвергнуться физическому нападению со стороны благонамеренно настроенного местного населения, "китайские власти проинструктировали тибетцев вести себя вежливо с делегатами)! Также я предполагаю, что существование Далай-ламы и Тибетского правительства в изгнании причиняет большое неудобство Китаю, который начинает проявлять озабоченность относительно мнения мирового сообщества. Поэтому любые средства казались приемлемыми, чтобы заманить нас обратно.
Хорошо, что они были так уверены в себе. Потому что пока первая делегация находилась в Пекине, китайские власти приняли мое предложение о том, чтобы за этой комиссией последовало еще три.
Пять моих представителей провели две недели в Пекине, проводя собрания и планируя свой маршрут, который был рассчитан на четыре месяца и дал бы им возможность объездить весь Тибет вдоль и поперек. Однако как только они прибыли в Амдо, события стали разворачиваться никуда не годным с точки зрения китайцев образом. Куда бы ни отправились делегаты, повсюду их обступали толпы из тысяч людей, в основном это была молодежь, все просили благословения и новостей о моей персоне. Это возмутило китайцев, которые поспешно сигнализировали в Лхасу, чтобы предупредить местные власти о той опасности, которая их подстерегает. Ответ гласил: "Благодаря высокому уровню политической подготовки в столице нет никакого повода для беспокойства".
Однако же во время своей поездки эти пять изгнанников на каждом шагу встречали восторженный прием. А по прибытии в Лхасу их приветствовали бесчисленные толпы народа — они привезли с собой фотографии, запечатлевшие улицы, забитые тысячами и тысячами доброжелательных людей, которые пренебрегли недвусмысленным предупреждением не выходить на улицы. Один делегат, находясь в Лхасе, невольно подслушал, как некий высокопоставленный кадровый работник, обращаясь к своему коллеге, сказал: "Все усилия последних двадцати лет пошли насмарку за один день".
Хотя между руководством и населением любой страны с авторитарным правлением часто бывают расхождения во взглядах, но в данном случае, по-видимому, китайское руководство совершило грандиозный просчет. Несмотря на то, что у него была высокоэффективная система государственной безопасности, существующая для того, чтобы не допустить вещей такого рода, их оценка ситуации оказалась совершенно неверной. Но что мне кажется еще более удивительным, что несмотря на весь этот опыт китайцы продолжают сохранять все ту же систему. Так, например, когда Ху Яобан, бывший тогда генеральным секретарем Коммунистической партии Китая и прямым наследником Дэн Сяопина, посетил Тибет на следующий год, ему показали китайский вариант потемкинской деревни и полностью ввели в заблуждение. Точно так же в 1988 году, как мне рассказывали, один выдающийся китайский лидер посетил Лхасу и спросил какую-то пожилую женщину, что она думает о текущем положении в Тибете. Она, конечно же, верноподданно повторила линию партии, а он охотно принял это за истинные чувства тибетцев. Китайским властям, кажется, нравится дурачить самих себя. Ведь всякий, обладающий хоть долей здравомыслия, понимает, что под угрозой жестокого наказания человек не будет обнаруживать какое-либо несогласие.
К счастью, Ху Яобан был обманут не в полной мере. Он публично высказался о том, что поражен условиями жизни тибетцев и даже спросил, уж не бросают ли в реку все те деньги, которые выделяются Тибету. Он дал обещание о выводе восьмидесяти пяти процентов китайского кадрового состава, размещенного в оккупированном Тибете.
