Для петербургского языка. Обгонять на своих санях другие на Невском называлось «обжигать».
В дореволюционное время слово «фронт» означало только строй солдат. Сообщения же с фронта военных действий назывались «сообщениями с театра военных действий».
Не было слова «продукты» в современном смысле этого слова, а говорили «провизия». На рынке (на юге – на базаре) покупали провизию. Для армии закупали провиант.
Говорили – «скурильность»: грубое шутовство, пошлость, жалкое паясничанье.
«Укромное местечко», снабженное водопроводом, – английское изобретение, ставшее прививаться в Петербурге в начале 50-х годов XIX века. Отсюда его эвфемистические названия из английского языка – «ватерклозет», «клозет», «ватер» и даже «Биконсфильд» или «англичанин». Последние два быстро исчезли, а первые три слова были основными для обозначения «кабинета уединения» в дни моей молодости. Теперь говорят иначе: «туалет» или «уборная».
Поразительна способность старой аристократии во всех случаях выразиться «прилично», никто, даже покойного, не обижал своей прямотой. Графиня Шуазель-Гуфье в своих «Воспоминаниях об императоре Александре I и императоре Наполеоне I» в одном месте пишет: «В Петергофе я осмотрела любимый дом Петра Великого, его спальню, шлафрок, ночной колпак и башмаки Екатерины, доказавшие мне по своему размеру, что она хорошо и прочно стояла на своем месте» (несомненно, в двух значениях).
Напрасно существует мнение, что сокращения по буквам или по слогам появились только после революции. Сокращения существовали в вензелях в XIX и начале XX века. Больше того, существовали и шутливые их истолкования.
ППКК – «Петровский Полтавский Кадетский Корпус». Полтавские кадеты читали его слева направо и справа налево: «Петр Позволил Кадетам Курить», и в обратном направлении – «Кадеты Курили Петра Похвалили».
Наталья Евгеньевна Маясова (искусствовед) сказала про Георгия Карловича Вагнера на обсуждении его работ 14 июня 1983 года, выставлявшихся на премию: «Он сумел улыбнуться всем», то есть всем сделал, написал что-то нужное, что-то для их работы необходимое – искусствоведам, источниковедам, литературоведам, археологам и пр. Прекрасно сказано, особенно уместно в отношении именно Г. К. Вагнера – милого, доброжелательного, доброго, справедливого (мост между личностью исследователя и его трудами – улыбка).
Те, кто выступает против сложной научной терминологии в литературоведении, сами часто пишут так: «Конкретное претворение намеченных мероприятий в практическую деятельность позволит сосредоточить работу правления Союза писателей на ключевых направлениях литературной работы…» и т. д., и т. д. Нет уж!
В разбойничьей шайке Робин Гуда самый сильный и высокий имел прозвище Маленький Джон (кажется, так), и это прозвище «по противоположности» считается типичным для английского юмора. Но вот на Волге наш громадный теплоход «Владимир Ильич» сел на мель, и вытягивать нас был прислан сильнейший буксир – «Череповецкая пионерия». Я думаю, это название дано не без юмора. Впрочем, юмористические названия у нас редкость. Мы очень «серьезные» люди. Естественное юмористическое название, которое я еще знаю, – это столовая на Кронверкском проспекте в Ленинграде: «Демьянова уха». Если вспомнить, что Демьян угощал так, что его гость бежал от него без памяти, «схватив кушак и шапку», то юмор этого названия покажется даже смелым для коммерческого предприятия.
Юмор очень национален. Стоит только вспомнить различные анекдоты, сочиняемые обычно про себя же в народной среде. Чем грубее юмор, тем он меньше считается с национальными границами. Как кажется, самый тонкий, но и самый «трудный» юмор – английский. Выразитель этого юмора – английский журнал «Punch». Он стал своего рода «представителем» английской нации. Но понятен почти что только самим англичанам.
О карьеристе в Болгарии говорят: «службагон».
Вот о чем не пишут историки и что производило в свое время очень большое впечатление: это «атмосфера обращений» друг к другу.
1. Когда в 1918 году всюду стали говорить друг другу вместо «господин», «госпожа» (на юге – «мадам») – «товарищ». Это производило такое впечатление:
А. Амикошонство. Человек, обращавшийся к незнакомому «товарищ», казался набивающимся в друзья, в собутыльники. Часто отвечали: «Гусь свинье не товарищ!» И это было не классовое, а исходило как бы из самосохранения. Профессор, говоривший студентам «товарищи», казался ищущим популярности и даже карьеристом, ибо ректора университета избирали студенты. Таким избранным ректором и в самом деле был будущий академик Н. С. Державин. Поэтому серьезные ученые (Жирмунский даже демонстративно) продолжали обращаться к студентам «коллеги» (Жирмунский плохо произносил «л»).
Б. Поражало в этом обращении и то, что женщины и мужчины не различались. К женщинам тоже обращались «товарищ» (теперь этого нет, и все женщины стали «девушками», вернее, остались без способа обращения).
2. Постепенно к концу 20-х годов к обращению «товарищ» привыкли. И это стало даже приятно – все люди были если не товарищами в подлинном смысле этого слова, то, во всяком случае, равными. Со словом «товарищ» можно было обратиться и к школьнику, и к старухе. Но вот начались сталинские чистки (кстати, чистки «классово чуждых» были и раньше, и массовые расстрелы заложников, «подозреваемых» и пр. – тоже, но в «сталинских» была видимость преодоления каких-то государственных препятствий: брали любых, любых категорий – и «хорошо одетых», и бедно одетых, и вот в какую-то неделю не помню какого года жители стали внезапно замечать, что милиционеры, кондукторы, почтовые служащие прекратили говорить слово «товарищ» и стали обращаться «гражданин» и «гражданка». А эти слова носили отпечаток отчужденности, крайней официальности (сейчас это исчезло и появилось даже слово «гражданочка»). И это обращение, по существу новое (хотя редко бывало и раньше, когда злились друг на друга или задерживали нарушителя законов), стало заполнять улицы, официальную жизнь, создало атмосферу. Каждый человек оказался подозрительным, под подозрением; над всеми нависла угроза возможного ареста; в словах «гражданин» и «гражданка» мерещилась тюрьма.
Приказ прекратить употребление слова «товарищ» был, видимо, секретным, но его все сразу ощутили. Одновременно исчезли списки квартирантов, до того висевшие в подворотнях и очень облегчавшие поиски живущих в доме. Одновременно стали запирать лестницы, чтобы бездомным и скрывающимся негде было ночевать. Одновременно в издательствах стали бояться печатать имена авторов глав и статей (их выносили в отдельные листки, которые, в случае ареста кого-либо из авторов, легко могли быть вырваны, перепечатаны и вклеены на место прежних). Одновременно прекратили печатать библиографии и началось гонение на сноски с упоминанием живых авторов. Одновременно… Да много еще было этих «одновременно», когда люди перестали себя чувствовать людьми, а самые умные стали переезжать из одного города в другой, менять адреса и таким образом действительно избегали неизбежного как будто бы ареста (А. Обновленский, предупрежденный на улице в Ленинграде, с ходу переехал в Житомир, через полгода в Казань и т. д. – и остался жив, на свободе, хотя и был ордер на его арест).
Боже! Что это была за атмосфера. Чуть-чуть она передана в повести Л. К. Чуковской «Опустелый дом» (другое название этой хорошей повести «Софья Петровна»).
Раньше говорили не «симпозиум» (на латинский лад), а «симпозион» (греческое слово) и подразумевали вечернюю пирушку. В университете говорили не «семинар», а «семинарий».
Почему в народе и до сих пор претензия на ум выражается в манере говорить загадками, обиняком? Ср. прямую речь героев «Дома» Федора Абрамова. Но загадками говорит и «мудрая дева» Феврония в «Повести о Петре и Февронии Муромских». В чересчур «ученой» речи некоторых гуманитариев, пересыпающих свой язык «умными словами», есть поэтому что-то лакейское (ср.: Петрушка у Гоголя или Смердяков у Достоевского).
О нашем языке. Мы почти забыли о склонении числительных. Поразительно, что даже в Академии наук в отчетных докладах, где постоянно фигурируют цифры, эти цифры не склоняются. «Более триста», а не «более трехсот»; «до пятьдесят», а не «до пятидесяти». А когда дело доходит до сложных числительных и докладчик в самом деле попытается склонять их, – затыкай уши.
Отказ от склонения названий населенных пунктов особенно интенсивно пошел во время Великой Отечественной войны. В сводках с фронта: «Наши войска освободили город Рига», а не «город Ригу». Признаться, эта тенденция ведет к обеднению языка. Я предпочитаю вместо «живу в городе Ленинград» слышать – «живу в городе Ленинграде».
