«Возражения люфтваффе считаем предлогом; авиационными специалистами, а именно аэродромной службой, посадка признана возможной. Посадочная полоса значительно расширена. Аэродромная служба и ее оборудование, как и прежде в Питомнике, действуют здесь безупречно. Командующий запросил вмешательства непосредственно фюрера, так как постоянная проволочка со стороны люфтваффе уже стоила жизни многим солдатам».[79]
Командование армии полагало, что оно сделало таким образом все возможное, чтобы совладать со страшным бедствием. Ответ не поступил. Транспортные самолеты не прилетали.
Паулюс снова радировал группе армий «Дон»:
«До сих пор ни одного самолета. Армия просит дать приказ о вылете».[80]
Все было напрасно. Никакого ответа не поступило ни от Гитлера, ни от Манштейна. Зато все более настойчивыми и громкими становились требования войск к командованию армии: «Количество потерь от голода растет с часу на час. Срочно требуются по крайней мере минимальные продовольственные пайки. Имеются случаи самоубийства вследствие безысходности и отчаяния».
Командующий армией сделал еще одну попытку облегчить тяжелую участь солдат. Он потребовал от Манштейна, чтобы был прислан генерал люфтваффе, с которым можно было бы на месте обсудить возможности посадки самолетов в котле.
Найдется ли генерал, который так мало ценит свою жизнь? — задал я себе вопрос, услышав об этой попытке. Мой скептицизм оказался оправданным. 16 января утром вместо затребованного генерала на нашем командном пункте появился майор авиации. Это был явный показатель того, как котировалась 6-я армия у вышестоящих начальников. Меня охватила ярость в связи с этим новым свидетельством измены вышестоящих командных инстанций элементарнейшим принципам солдатской порядочности.
В мой блиндаж вошел капитан фон Зейдлиц, дальний родственник командира LI корпуса. Как кандидат в слушатели Академии генерального штаба, он был командирован для отбытия войсковой практики в штаб нашей армии в качестве адъютанта. По поручению начальника штаба он сообщил мне, что все специалисты, в том числе командиры танков, воентехники и кандидаты в слушатели академии, должны немедленно вылететь из окружения.
— Главное командование сухопутных сил приказало это и майору фон Цитцевицу, офицеру связи Гитлера при нашем штабе, — доложил капитан Зейдлиц. — Генерал-лейтенант Шмидт просит вас вызвать офицеров, которых это касается, из армейских корпусов и дивизий, если возможно, по телефону. Мы надеемся, что сегодня ночью наконец прибудет несколько транспортных машин.
— А что же будет с тяжелоранеными? — спросил я. — Начальник санитарной службы армии сообщил мне, что они доставлены в Гумрак. Все блиндажи там переполнены.
— Начальнику санитарной службы дано указание немедленно приостановить эвакуацию тяжелораненых, — ответил Зейдлиц.
Я онемел. В каждой современной армии раненным в боях солдатам и офицерам отдается предпочтение во всем. Здесь же из окружения вывозились те, кто представлял особую ценность для продолжения войны, остальные же хладнокровно обрекались на гибель. Это можно было считать лишним доказательством того, что высшее командование уже списало 6-ю армию. Однако и командование нашей армии, по-видимому, изменило свое отношение к вопросу о вылете из котла. До сих пор Шмидт бесцеремонно отклонял любое ходатайство подобного рода. Почему же теперь он не возражал против приказа Главного командования сухопутных сил? На одно мгновение у меня появилась мысль: не стоит ли за новым приказом сам начальник штаба? Ведь и офицеры генерального штаба — специалисты. Правда, в приказе они упомянуты не были. Однако такой приказ мог появиться по мере обострения обстановки. Такое предположение показалось мне настолько низким, что я попытался выбросить его из головы. Я обратился к капитану.
— Позвольте поздравить вас, дорогой Зейдлиц. Наверняка вы принадлежите к тем, кто первым покинет эту гибельную ловушку. Уложили ли вы уже свои вещи?
— Из этого, кажется, ничего не выйдет, господин полковник. Шмидт сказал мне сегодня утром, что после вылета капитана Бера я здесь незаменим. Откровенно говоря, я не понимаю такой мотивировки. Уже несколько дней, как мне нечего делать. Время от времени меня посылают в одну из дивизий для ознакомления с обстановкой. Но уже давно известно, что обстановка повсюду одинаково тяжелая, а разложение усиливается. Вчера я был на западной окраине аэродрома Гумрак. Он охраняется слабыми сводными подразделениями. Противотанкового оружия и артиллерии у них почти нет. А если кое-где имеется оружие, то нет боеприпасов.
— Несмотря на это, когда русские наступают, полумертвые солдаты оказывают сопротивление. Что же, собственно, происходит в их головах? — спросил я.
— Это особый вопрос. Многие, съежившись, апатично сидят в своих норах и едва отвечают, когда к ним обращаются. Другие ругаются на чем свет стоит, кричат, что их обманули и предали. Однако по сигналу тревоги они немедленно хватают винтовки или автоматы, бегут к пулеметам или противотанковым пушкам.
— Вероятно, страх перед пленом все же сильнее озлобления и разочарования в связи с неудачами, которые нас здесь преследуют.
— Для большинства это, безусловно, так, господин полковник. Однако за последние дни в ряде мест мелкие боевые группы капитулировали вместе со своими офицерами. Восемь недель назад это было почти немыслимо. Сказывается воздействие вражеской пропаганды.
Капитан фон Зейдлиц откланялся. Когда я, стоя в двери бункера, прощался с ним, то увидел внизу, в балке, майора авиации, которого сопровождал Эльхлепп. Из укрытия вышла автомашина. Майор сел в нее и, козырнув, удалился в сторону аэродрома Гумрак.
— Долгим этот визит не был. Любопытно, что из него получится, — сказал я.
— Мне тоже хотелось бы это знать, господин полковник, — ответил Зейдлиц и направился к бункеру начальника штаба.
Полковник Эльхлепп вошел ко мне.
— Господин летчик только извинялся. Шмидт набросился на него с ругательствами и резко сказал, что его аргументы нас не интересуют, 6-я армия ждет продовольствия, боеприпасов, медикаментов и горючего. Возмутительно, что нас оставили на произвол судьбы. Паулюс был возбужден, присоединился к мнению начальника штаба и заявил, что люфтваффе не выполнили своего обещания. Поведение вышестоящих инстанций по отношению к 6-й армии — это вероломство, которое ничем оправдать нельзя.
— Таким образом, этот майор получил взбучку, предназначавшуюся для генералов, — заметил я. — Предположим, что он передаст все это дословно. Думаете ли вы, Эльхлепп, что наше снабжение от этого улучшится? Слышите, как рвутся снаряды? Фронт уже придвинулся чертовски близко к нашему командному пункту. Сколько дней мы еще продержимся? Мы занимаемся самообманом. При трезвой оценке обстановки нам следовало бы капитулировать. Тогда по крайней мере тысячи солдат были бы спасены. Дальнейшее сопротивление не имеет никакого смысла. Главное командование сухопутных сил списало нас в расход. Улетят еще несколько специалистов, остальные пусть околевают.
