Я повернулся и побежал.
Я бежал, и жар волнами поднимался от раскаленных кораллов, пот струился по телу, «смазывая» суставы, а страх мгновенно высушил рот. Снаряды догоняли меня, они взрывались у меня за спиной, и воздух наполнялся злыми голосами шрапнели, требовавшими мою жизнь. Я бежал, думая о японском артиллеристе, притаившемся на хребте, который тщательно целился в меня, и каждый выпущенный им снаряд падал все ближе и ближе ко мне, стараясь настичь жертву в этой смертельной игре в кошки-мышки.
Снаряд упал в полутора метрах от меня, но не взорвался, по крайней мере, я так думаю. В такие минуты ни в чем нельзя быть уверенным. Когда ты охвачен диким, первобытным страхом, время и пространство становятся иными. Но снаряд все-таки был — полуметровый, раскаленный докрасна шар ударился о коралловую поверхность, отскочил и улетел.
Я собрал остатки сил, и как раз в этот момент японский артиллерист поразил свою мишень. Он накрыл склад боеприпасов.
На этом война для меня закончилась. Я был уничтожен. От меня осталась только сухая оболочка.
Война сделала свое дело. В мгновение ока некая гигантская соковыжималка выжала меня досуха. Контузия, перегрев, жажда, нервное напряжение — все сделало свое дело. Кажется, я некоторое время шел, не в силах произнести ни слова, потом упал на колени возле воронки, в которой сидели двое. Они явно не пришли в восторг от моего вида. Их голоса доносились до меня словно издалека и как сквозь вату.
— Он не может говорить. Как ты думаешь, что с ним?
— Черт его знает. Не похоже, чтобы он был ранен. Может быть, контузия? Эй, парень, что с тобой? Скажи что-нибудь!
(Бесполезно. Нечто подобное со мной было однажды в далеком детстве. Но тогда причиной стал сильный удар мяча, который, в полном смысле, вышиб из меня дух.)
— Как ты думаешь, что с ним делать?
— Понятия не имею. Видишь, у него автомат.
— Ага. Тут сегодня было горячо. Интересно, откуда здесь взялись японцы? Я думал, берег уже наш.
— Они лазят под землей. Прорыли себе ходы. Слушай, а хорошо бы нам тоже раздобыть автоматы. Винтовка — это не так удобно. Ты только глянь на этого бедолагу! Наверное, его надо отвести в лазарет.
— Я тоже так думаю. Парень выглядит чертовски плохо.
Они встали, взяли меня под руки и поволокли, как манекен, по песку. Я был похож на ходячую куклу, в которой сломался самый главный механизм. Меня тащили к доктору.
Санитар положил меня на одеяло и прикрепил бирку. Затем он воткнул мне в руку иглу, от которой шла трубка к подвешенной на стойке бутылке с жидкостью. Парни, которые приволокли меня, присели на корточки рядом.
— Что с ним, док?
— Не знаю, — ответил санитар. — Судя по всему, тяжелая контузия. Я отправлю его на госпитальное судно.
Один из парней с тоской посмотрел на мой автомат. Его взгляд был красноречивее любых слов. Он, казалось, говорил: тебе все равно больше не понадобится эта штуковина, а нам она бы очень пригодилась. Я взглядом показал, что он может взять автомат. Он тут же повесил его на плечо и выглядел при этом чрезвычайно довольным. Потом парни ушли. Они сделали дело и получили награду.
Кроме меня здесь было еще около полудюжины пострадавших. Мы лежали на песке, и я лениво размышлял, сумел бы японский артиллерист все-таки попасть в меня, если бы раньше не попал в склад боеприпасов. В конце концов за нами подошел катер и с ревом повез к госпитальному судну, стоявшему на рейде.
А я почувствовал стыд. Другие были тяжело ранены, им было больно, некоторым даже кололи морфий. И тут же в уголочке лежал я — весь целый, без единой царапины. Война закончилась унижением. Мне было стыдно.
Душа покинула меня. Она хотела спрятаться от требовательных глаз, которые встретили нас, когда катер поднимали на борт. Люди в белых халатах стояли у поручней и со всем вниманием старались определить, кому следует оказывать помощь в первую очередь. Я вздрогнул от оценивающего взгляда, когда совершенно неожиданно доктор, стоявший в центре, показал на меня и проговорил:
— Вот этого давайте немедленно вниз.
Меня подхватили, раздели донага и понесли вниз по трапу, внесли в какую-то комнату, положили на стол и снова воткнули в руку иглу. В мое иссушенное тело потекла жидкость, а с ней и тепло возвращающегося самоуважения. Стыд исчез в тот самый момент, когда указующий перст выбрал меня. Я действительно был ранен. И мне была необходима срочная помощь. Сам о том не подозревая, доктор вернул мне душу.
Итак, война для меня закончилась.
Из операционной меня перенесли на койку, и через три дня ко мне вернулась речь и способность ходить.
Каждый день в течение недели я поднимался по трапу на палубу и подолгу смотрел на Пелелиу, который находился примерно в миле от судна. Там продолжались бои. До нас доносился грохот взрывов. Хребет Чертова Носа возвышался, как гора над изрытой оспинами лунной поверхностью.
Каждый день приходили новости, но они были безрадостными. Да, мы побеждали, но какой ценой?
Резерфорда убили. Я узнал это от его товарища, тощего коротышки, который приходил ко мне вместе с ним за пистолетом. Этот товарищ тоже получил ранение — в руку. Он рассказал мне, что снаряд попал прямо в Резерфорда и разорвал его на куски.
Резерфорд тогда сказал: «Увидимся дома». Но теперь мне предстояло отправиться домой одному. Да покоится он с миром.
И Белый Человек был убит. Он погиб в первую же ночь во время чудовищного обстрела. Он, быть может, и был фанатиком, но умер, глядя в лицо врагу. Да покоится он с миром.
И Артист тоже. Он был убит трусливой рукой. Возвращаясь в одиночестве с ночного патрулирования, он перепрыгнул через колючую проволоку, огораживающую КП, и был застрелен ординарцем майора, жалким трусом, которому даже не хватило храбрости до выстрела спросить пароль. И теперь Артист, храбрый человек, мертв. Да покоится он с миром.
Трое из нашей группы, кому мы не спели мрачную серенаду смерти на Павуву — Либерал, Белый Человек и Артист, — теперь были мертвы.
Это была настоящая бойня. Потери в других батальонах тоже были очень большими. Капитан Дредноут был убит пулей снайпера (сопротивление блокгауза в конце концов было сломлено прямым обстрелом линкора «Миссисипи»), от его роты остались жалкие остатки. В сражениях принимали участие и другие парни, о которых я не упомянул в этой книге, — к слову не пришлось. Но это были тоже мои друзья, чьи лица я не забыл и чья отвага и самопожертвование внесли немалый духовный вклад в развитие нашей нации. Они погибали, сражаясь на этом затерянном в океане коралловом атолле, который противник никак не желал выпускать из своих цепких рук. Да покоятся они с миром.
