Уже отчетливо виден первый мотоцикл. Водитель в большой квадратной каске с рожками сосредоточенно глядел вперед. Широко расставленные и согнутые в локтях руки уверенно держат руль. Этот заморыш чувствует себя завоевателем мира. Еще более самоуверенный и наглый вид у второго немца, сидящего в коляске. Без каски, с закатанными по локоть рукавами френча, оп, развалясь на сиденье, лениво смотрит по сторонам, попыхивая сигаретой. Его рыжая шевелюра ярко горит на солнце. Вот его подбросило на ухабе, он что-то сказал водителю, и они засмеялись.
В мысли Рубена назойливо вплелись слова из фашистской песни, слышанные им еще в Испании: «Мы идем, четко отбивая шаг, пол-Европы у нас под ногами…»
«Еще ближе… еще… сейчас мы покажем вам «Европу под ногами».
В сторону вражеской колонны взвилась красная ракета.
– Огонь! – крикнул Рубен. В эту команду он вложил всю свою ненависть к захватчикам.
Огонь пулеметов и винтовок слился. Слева ударила пушка. И первое, что увидел Рубен, – это перевернутый мотоцикл с бешено вращающимися колесами. Гитлеровцы разбегались, ища укрытия, падали и многие уже не поднимались. Горела одна из автомашин.
Вражеские солдаты были ошеломлены. Более тридцати трупов валялось у дороги, а уцелевшие «завоеватели», беспорядочно отстреливаясь, побежали назад. Но не тут-то было! От пулеметного огня далеко не уйдешь. Меткие очереди настигали беглецов. «Дранг нах Остен» для этого подразделения не состоялся.
Но Рубен знал, что это только начало. Уже видно было, как с ходу разворачиваются в боевые порядки подходящие подразделения. На наших позициях с воем захлопали мины.
Со стороны противника раздался басистый клекот крупнокалиберного пулемета. А вот и новые цепи атакующих. Они приближались, не стреляя.
– Огонь! – снова подал команду Рубен, и снова заговорили «максимы».
Рубен приподнялся. Совсем рядом роем метнулись искры, и он успел подумать: пулемет. Случайной такая очередь быть не могла.
Впрочем, особого вреда очередь не принесла. На Рубене рвануло гимнастерку, обожгло плечо. Он выбросил вперед руку; боли не было, значит, царапина, главное, чтобы не задело кость…
Сержант Аставский рядом ругнулся и сказал обиженно:
– Ухо продырявили, шельмы! Ну, я за ухо… повытрясу мозги!
И тут же увидели надвигающиеся танки: один, два… десять… тридцать…
Первый танк показался Рубену огромным, наверное, потому, что солнце уже зашло за горизонт. Это было последнее, что он видел на Березине…
– Раненый не приходил в сознание?
Пожилая сестра приподнялась, пошатнулась и села: было тесно, и вагон резко покачивало на стыках.
– Он бредил, – сказала сестра. – Все время вспоминал какую-то девушку.
Доктор улыбнулся:
– Не ново… В соседнем купе солдат вспоминает Вареньку, в другом – Наташу. Наполнение пульса улучшилось. Значит, любимая видится ему к добру. Нужно еще раз перелить кровь.
Рубен пришел в себя.
– Девушка, – повторил он. – Какая девушка. Это был мой друг. Почему он молчит? Он ушел?
Рубен почувствовал, как медсестра в белом халате медленно стала расплываться, и вскоре ее очертания исчезли. Вместо нее он увидел голубое-голубое небо и родительский домик, старенький, обветшалый.
Было раннее утро, когда он вышел за калитку. Соседи сначала громко разговаривали в переулке, а потом умолкли. Рубен понял, они умолкли потому, что он вышел и они заметили его.
– Смотрите, вот вышел Рубен Руис, – сказала бабушка Хосефина, та самая, что постоянно вязала на крылечке чулок и курила.
– Он еще совсем малыш и не знает, что такое – тюрьма.
– Пусть бы он не знал ее до века, – сказал сосед-плотник.
Бабушка Хосефина поднесла к глазам уголок фартука.
– Жаль, он узнает ее очень скоро, когда понесет о матерью передачу.
Плотник подошел к мальчику, поднял на руки. У него была всклокоченная рыжая борода, и, когда она коснулась его щеки, Рубену захотелось смеяться.
– Ты пойдешь к отцу, малыш?
– Пойду.
– А знаешь, где он находится?
– Знаю. Это серый дом. Там у ворот солдаты.
– За что же он арестован, Рубен?
Что мог ответить мальчик? Трое неизвестных ворвались ночью, приказали отцу одеться и куда-то увели, а теперь все называют это новым словом – арест.
Впрочем, ему было совсем неплохо: взрослые жалели его, соседские мальчишки не задирались. Они говорили друг другу, будто по секрету: «У этого мальчика арестован отец» – и Рубен понял, они были готовы подраться за него с другими ребятами.
Теперь, когда отец ушел и не вернулся, мама не оставляла его и сестренку Амаю дома одних. Амая была совсем маленькая, даже разговаривать не умела – только пищала, и мать боялась, что они будут бояться или натворят какой-нибудь беды.
Как приятно вечером уходить с мамой в город, видеть, как зажигаются над площадью фонари, встречать незнакомых, приветливых людей, которые знали маму и она знала их, и каждого запросто называла товарищем.
Они собирались в большом деревянном доме старого шахтера. Темный дом этот, сложенный из камня, был холоден, гулок и пуст: на его дверях, широких, как ворота, висел ржавый замок. Пониже замка поблескивала свинцовая капля: ее называли пломбой и говорили, что дом опечатан полицией.
Но, кроме большой двери, в доме была еще одна, маленькая, со двора. Стоило маме пожелать, она могла открыть эту дверь; у нее хранились ключи.
Как интересно было в этом доме: стукнешь – кто-то сразу же стукнет в ответ; скажешь слово – и кто-то повторит его еще громче.
Но женщины и мужчины, которые приходили сюда с мамой, старались не шуметь, не стучать и разговаривали вполголоса. Ему очень бы хотелось знать, о чем они говорят до поздней ночи, и он вертелся у стола, проскальзывал меж чьих-то ног, слушал непонятные слова: капитал… штрейкбрехеры… стачка…
Дома каждую свободную минуту мама читала книги. Она приносила их откуда-то в корзине, осторожно выкладывала на подоконник, с интересом заглядывала в серые страницы, становилась серьезной, хмурилась или улыбалась. Можно было подумать, что среди этих книг у нее были друзья и враги, знакомые, которых приятно встретить, и «незваные гости», как называла она тех, троих, что увели отца… Но и незваных гостей среди книг она терпела: видно, с ними ей тоже нужно было беседовать.
Иногда Рубен замечал, что мама говорит с ним, а думает о чем-то другом, высматривает кого-то за окошком. Готовит обед – и заглядывает в книгу. Гладит белье, а книга тут же на столе.
Поздно она ложится спать, ночью опять что-то читает. Занавешена лампа, ходики тикают на стене, мама на кухне склонилась над книгой, и страницы тихо шелестят в ее руке.
