Вот так мой поиск в себя оборачивается, когда дашь читать даже самым просвещенным и понимающим и тебя любящим людям.
Как сильно шибает абсолютная вопросительность!
Ведь видят, что это шажочек-элемент в движении мысли, но задевает нерв, струну — и помнится как главный.
И так во всех моих «космосах» — заинтересованные объекты найдут поношение какое-нибудь себя: и русские, и американцы, и армяне, и грузины, и болгары мои, и проч.
Но нелепое положение — что я в доме у Сукоников застрял еще на неделю почти. А мне бы уметывать отсюда. Им тяжело, и мне может стать, если они так травмированы этим местом и объяснениями по его поводу — лучше бы их не было, да еще в два ночи!
Я завишу от их любезности — ходить со мной и покупать Светлане вещи и девочкам. А в душах — может, такая трещина! Но ведь Алик сам — провокатор людей: добраться и задеть экзистенцию человека, и радуется смотреть, как тот завопит от кишок! И вот сам — от меня завопил! Вынесут ли наши отношения этот удар, экспериментум круцис?
О, как бы не зависеть друг от друга! А вот беспомощен тут без них, и приходится проситься, и им тратить свое время и предоставлять дом и еду. А с другой стороны — не было б этого экзистенциального прорыва, испытания и узнавания, чего мы стоим. А это — ценность!
Ой, просить друг у друга!.. Печатаю в ночи на машинке Алика, потому что утром пришли Яновы и попросили мою, и я дал.
С другой стороны — отношения роют душу и рождают мысли, пища им… Так что терпи, не ропщи.
А тема о «запахе» болезненна теперь прежде всего — для меня. Я в чужом доме, со своим скарбом, не могу постираться, сплю на их простынях, и хотя я сух и по утрам душ принимаю мощный, однако ж при сосредоточении ноздрей — и сам могу «пахнуть». Во как! Переплетец! Как у трагикомического героя. Даже любопытно, как назавтра станут развиваться отношения. Драма в доме. Сюжет появился. Как-то мы разыграем эту ситуацию в импровизации?.. Отписал — и уже повеселел: сюжет1 Азарт — превыше даже прагматики хороших отношений и риска их потери.
Но я — хам, конечно. А они — люди нежные и тонкие, деликатные…
И вот мы вступаем в кажимости: им станет казаться, что я все время, всю жизнь, 30 лет, что их знаю и люблю, был неискренен и только и делал, что принюхивался. Хотя они — одни из самых чистоплотных людей и аристократичнее меня, варвара… Воспитаннее.
Куда мне взрослеть на старости-то лет?
— вырвалось из меня уже по другому поводу, когда Алик рассказывал про то, как они ходили два года к психиатру с Инной, и он помог им наладить отношения с сыном. Например: когда он пропил первые заработанные деньги, опытный психиатр им объяснила: «Это он не хочет взрослеть, стать самостоятельным, отодраться от папы-мамы». Опытна, знает автоматику реакций… Я тут же отнес это к себе:
— Я тоже боюсь взрослеть: прячусь за папеньку-маменьку советчины; даже будучи ее блудным сыном, все ж на нее ориентирован, и в ее нутри я и мое дело. И вот не хочу делать усилия рвать пуповину и переходить к жестокому стилю рыночной экономики, а свиваюсь в писание внутрь, не напоказ. А насколько это сильно — вот мой текст, в котором я им дал подглядеть свое тайное. Хотя нет — не тайное оно, открытое — только не людям, а Богу, перед Кем ничего не стыдно, никакого помысла!
Завтра про это им придется рассказывать, свой метод объяснять. Что ж, послужи, отблагодари так — за их тебе помощь и хлопоты. Развей, чем можешь…
Во как: полчетвертого ночи! Уж и не упомню, когда так писывал нощно! Попробуй спать.
27 же, 9.30 утра. Вроде все мирно и любовно.
Вечеру вдовы Бориса Шрагина
28.12.91. Вчера многопокупочный день — бросался долларами, будто богатый. И верно, лишнего купил. И — плохого. Вон пальто Светлане — грубое по виду. Но нет других на ее размер, и бедным Суконикам надоело водить очередного советского друга по магазинам и терять время своей жизни.
Вчера вечером были у Наташи Шрагиной — вдовы уже Бориса, к чьему камню на кладбище я тут позавчера приходил, прогуливаясь по воздуху: наилучший — на кладбище соседнем, рядом.
В застолье и разговорах как видно, что якобы общая позиция, теория каждого — есть его личный интерес! У меня тоже — мой консерватизм и воздыхание по брежневской стагнации…
Был там живой человечек — историк Юрий Бессмертных, по средневековью, тут в Принстоне на «феллоушип» — то есть просто полгода занимается в библиотеке и проч. Говорили о политике американцев по отношению к тому, что в «бывшем СССР», и как и они понимают только то, что им выгодно: чтоб не было беспорядка и предсказуемость была…
А Бессмертных, демократ-либерал-еврей круга Баткина и Библера, развивал такую мысль: что самое главное — чтобы американцы поддерживали вот их, светлых людей новой демократии, и их изданиям давали б средства, «спонсорами» были, а также и кушать, не дали б помереть с голоду в сии годы…
Начав писать это с иронией, вижу, что и я за: ведь прочие слои как-то смогут — грубые и земные — приспособиться и что- то урывать. А мы — нежные, нас содержать надо… Если только вот — как нам с ним — не выпадет еще и шанса — подработать долларов на Западе. Этот резерв, кстати, как раз интеллигенты- демократы уж поиспользовали, я — и то случайно — позже приложился к сему пирогу…
Шрагина Наташа вспоминала их героический диссидентский период: что именно это сопротивление породило Перестройку, а вот забыли, не ценят… Что они герои и мученики: как им тут тяжко выпало врезаться, вживаться в чужой стиль…
Суконик поначалу тоже как писатель с миссией эмигрировал, вывозил Дух творческий, — но потом вжился в новую реальность, и теперь его сюжеты — черные, он им сострадает, работая с милыми черными женщинами в больнице. А тут вдруг один за столом с женой, более пожилой еврей — обрушился на негров:
— Я бы Джесси Джексона повесил! (Лидер негров после Мартина Лютера Кинга.) Всякую шпану собирают и давят-запугива- ют нормальных белых и негров, кто своим трудом добивается успеха, но требуют привилегий меньшинствам, а иначе, мол, — берегитесь!
— Но негры действительно беззащитны: нет традиции, собственного достоинства, — Суконик, их знающий. — И вот они с детства в бандах и наркотиках и стреляют, и убивают друг друга в своих гетто — запросто…
Суконик — от человека подходит, сострадая, а не строит теорий, как другие — и я, кто конкретной жизни и души и боли другого человека не чувствую.
И мои переживания и заботы сейчас — и ропоты — конечно, глупы и безгоризонтны. Наташа Шрагина вспомнила, чем я ее поразил — лет 20 с лишним назад. Они только поженились с Борисом и стали диссидентствовать, и за ними слежка, и Бориса увольняют с работы…
